Минучая смерть

Федя завернул в одеяло необходимые вещи, поцеловал отца и всю дорогу готовился к допросу.

XVI

За приземистым собором чоканье копыт оборвалось в тишине переулка.

— Ссаживай!

Жандарм спрыгнул на тротуар, опустил верх фаэтона и вытянулся:

— Пожалуйте.

Федя оглядел освещенный дом, полоску мглистого неба над ним и пошел к подъезду. В переднюю из всех комнат высыпали жандармы, штатские, чиновники и, вытянув шеи, оглядывали и как бы обнюхивали Федю. «Сползлись!» поежился он. Ротмистр медленно провел его в большой, добела освещенный кабинет, звякнул шпорами:

— Всего хорошего, — и удалился.

Со стены глядел царь в тяжелых, будто вылитых из желтой меди, эполетах. У дивана скалила зубы волчья шкура.

Федя оглядел стены, шкаф, шагнул к столу и обернулся на шорох: из-за мутно-зеленой портьеры вышел сухой, лысый полковник.

— Ну, голубчик, пожаловал? Вот мы тебе разъясним, что ты наделал.

Федя знал, что надо притворяться глупым, испуганным, но е губ сорвалось:

— Если с тыканьем, то не стоит и разъяснять.

— Ого!

Полковник прищурился, поводил пальцами по письменному столу и мягко, с грустью заговорил:

— Я люблю, господин Жаворонков, по-русски, по-простецки. Выкать, уверяю вас, мне ничего не стоит. Или вы думаете, мне приятно по ночам вести допросы? Служба!

А наша служба тяжела, ох, тяжела! Я не стариком и жандармом родился. Нет-с, молодой человек, молодость и у меня была. И я, как вы, увлекался, был даже в одной, похожей на вашу, неприятной истории. Был, был, не скрываю. Садитесь, пожалуйста. Эй, дать чаю и позвать Арефьева!

Бесшумно вошел прыщеватый человек в косоворотке, разложил на столе бумаги и приготовился писать. За ним, скрипя сапогами, влетел молодой высокий жандарм с подносом и поставил перед Федей стакан чаю, сахарницу и блюдечко с печеньями.

— Кушайте, да приступим, поздно уже…

Федя отодвинул стакан, положил на прогретое им место руку и насторожился. Полковник умял себя в кресле и начал спрашивать Федю, как его зовут, сколько ему лет, кто его родители, где они. Спрашивал он спокойно, вяло, а когда лицо Феди посерело от скуки, вдруг зашептал:

— А скажите, вы у мещанки Свечиной для кого квартиру снимали? Что? Вы ни у кого никогда не снимали квартиры? Вот как! Виноват. Да, да, понимаю, а скажите…

Полковник шаркнул под столом ногами и вновь стал убаюкивать Федю: давно ли он работает на заводе, тяжело ли ему там, много ли он зарабатывает, не хочет ли перейти на более легкую работу? Федя запоминал свои ответы, силился понять, как узнали жандармы, что он снимал у матери Саши квартиру, и вновь услышал шопот:

— А скажите, вы больничной сиделки, молоденькой такой, русой, не знаете? Ее, кажется, Александрой зовут.

Что-о? Это ваша невеста? Вон как…

Полковник сжал губами усы, помял их и развел руками:

— Ничего не понимаю. Здесь какое-то недоразумение. Вы фамилию своей невесты знаете? Свечина? А-а, так это же в корне меняет положение. Позвольте извиниться, что мы потревожили вас, но раз вы уже здесь, ответьте на один вопрос… Но предупреждаю: это вопрос вполне частный. Вы уже можете считать себя свободным. Можно задать вопрос? Мерси… Видите, мм… Моя жена, ну, понимаете, женщина, а все женщины интересуются чулками. И я был бы благодарен, если бы вы сказали, честные ли чулочницы живут у матери вашей невесты? Жена хочет сделать им наказ, но сомневается. Ах, вы не знаете их… Вон как, даже в глаза не видали… Значит, вы в доме невесты не бывали?

Понимаю, понимаю…

Полковник переглянулся с прыщеватым и круто повысил голос:

— А что выскажите, если я докажу, что это, мягко выражаясь, не так?

Федя глянул в его прищуренные глаза и перекосил плечи:

— Попробуйте.

— Вот как, — хм! — вы разрешаете? Да вы не волнуйтесь, это же пустяки. И кушайте чай, остыл, вероятно. Не знаете, значит? Ах, молодой человек, молодой человек… Исправьте свою ошибку, говорите все откровенно. В двадцать лет говорить неправду, это же, ой-ой-е-е-о…

Полковник покачал головою, последил за лицом Феди и хлопнул в ладоши:

— Эй, введите Свечину!

Федю охватило жаром и холодом: «Что же ото такое?»

По коридору рассыпался звон шпор, дверь полуоткрылась, и рука в синем сукне выдвинула из-за нее мать Саши.

Полковник заторопился к ней, усадил ее в кресло и указал на Федю:

— Мамаша, этот человек заходил к вам перед нашим приходом?

Старуха вгляделась в Федю и, потемнев, закричала на него:

— Ты что ж ото, ирод, подсудобил мне?! За Шуркой увиваешься, а про стыд-срам и забыл? Захотел опозорить меня на старости?

— Мамаша, мамаша, — взмолился полковник, — не кричите, отвечайте на вопрос: он был?

— Он, он, а меня отпусти, сделай милость: ночь, в доме ни души…

— Не волнуйтесь: в доме будет все в полной сохранности. Скажите, он квартиру снимал?

— Он, кабы я знала, что они такие шельмы, к двору не подпустила б, поганцев…

Полковник подмигнул Феде - чудачка - ты старуха - и спросил:

— Вы слышите?

— Слышу, но она забыла, кто снимал у нее квартиру.

— А кто ее снимал?

— Не знаю…

— Мамаша, он снимал?

— Вдвоем они были. Другой усатенький такой, шутник и балаболка. Вышла я, а они с Шуркой тары-бары.

Повела это я их…