Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают

Наше издательство готовилось к претворению плана Томаса в жизнь: мы редактировали, набирали и правили «Сыновей». Сам Томас в это время боролся за выход книги в ГДР и задействовал для этого все влияние, которым обладал сын высокопоставленного функционера, со скандалом выдворенный из вуза. Несмотря на то что опубликовано у него было всего тридцать две страницы, он чувствовал, что его уважали и боялись. Конечно, ему нравилась возможность поставить трусливую свору чиновников перед выбором одного варианта из трех: либо вы терпите и продвигаете меня здесь, либо имеете столько же неприятностей, как с Кунце, либо даете мне уехать.

Семнадцатого ноября 1976 года все изменилось: Вольфа Бирмана лишили гражданства, самые известные авторы подписали письмо протеста, их примеру последовали многие другие. Всех подписавшихся тут же начали притеснять. В их числе был, конечно, и Томас. Он понял, что публикации в ГДР ему не дождаться и подал заявление на выезд вместе с Катариной Талибах и ее дочерью Анной. Я не помню, пришел ли к тому времени отказ от издательства «Хиншторф» или нет — это уже было не важно.

Мы планировали издать книгу весной 1977-го. Томас собирался получить разрешение на выезд в декабре 1976-го и склонил нас к тому, чтобы перенести выход сборника на более ранний срок. Нужно много сил, чтобы нарушить привычный для издателей, типографий, книжных магазинов и читателей ритм «весна — осень — весна — осень», но Томас убедил нас в том, что необходимо пройти через это испытание. До тех пор в нашем издательстве было правило: никаких фотографий авторов на обложке Томас вместо обычной аннотации удостоился биографической справки с фотографией. Прессе следовало заранее отправить гранки и книги — для Браша мы сделали и это исключение. Подробности того драматического периода с середины ноября до конца декабря слились у меня в памяти в одно-единственное ощущение: счет шел на часы. Так как мы ничего не могли обсуждать ни по телефону, ни в письмах, мне несколько раз в неделю приходилось ездить на улицу Вильгельма Пика, проходя через КПП на Гейне — или Борнхольмерштрассе. Незадолго до отъезда Томас был допущен к Эриху Хонеккеру и сразу же рассказал мне об их конфиденциальной беседе. Ему польстило, что глава государства, прощаясь, сдержанно выразил ему свое уважение и пожал руку.

Наконец, наметили дату отъезда. Точное число я назвать не могу: в моем редакторском ежедневнике за 1976 год, где имя «Томас» или «Браш» встречается 34 раза, день отъезда не отмечен. По квартире сновали грузчики, многие вещи пришлось отдать родным. В конце концов, квартира опустела и в последний вечер мы с Анной Дуден пришли на прощальную вечеринку. Среди гостей были многочисленные друзья семьи и театральные коллеги Кати. Слезы, ругательства, проклятья, объятья, поцелуи, договоренности о встречах, зависть, отчаяние. Томас попросил меня (или я ему предложил) на следующий день встретить их на машине у вокзала Цоо. Томас и Катя непременно хотели уехать на первой электричке, которая прибывала около половины шестого утра. Я попытался их отговорить: будет лучше, если в первые часы на Западе они будут чувствовать себя бодро. «Можете приехать в семь или даже в девять. Запад никуда не денется». Нет — Томас и в этом вопросе настоял на своем. Когда около двенадцати подошло время прощаться, он вышел с нами на улицу и готов был расплакаться, мы обнялись крепче, чем когда бы то ни было.

На следующий день, когда я в половине шестого подъехал к вокзалу, они с легким багажом в руках уже спускались по вокзальной лестнице: Томас, Катя и маленькая Анна. Единственные пассажиры в полутьме. Все трое выглядели измученно, длинная ночь утомила их. Сначала я отвез Катю с Анной к родственникам то ли в Райникендорф, то ли в Тегель, а потом мы с Томасом поехали ко мне домой. Сдается мне, он после первого же глотка кофе побежал к телефону, чтобы оповестить своих друзей в Восточном Берлине. Я сказал: «Они еще спят». Ему было все равно — не пристало друзьям спать, когда Томас звонит.

Вскоре пришли Йорг Меттке, редактор журнала «Шпигель», и еще несколько знакомых. Мы все окружили Томаса, и он с нашей помощью принялся составлять заявление для печати. Первый черновик он написал на оберточной бумаге. Пока несколько предложений обрели приемлемую форму, прошло, наверно, часа два — настолько усталым, взвинченным и одержимым идеей начать все заново был этот человек, только что сменивший родину. Ни в коем случае не хотел он выглядеть в глазах общественности диссидентом — об этом нужно было заявить сразу.