Минус Финляндия

«Письмо от Сталина, — думал маршал. — Неминен утверждает, что не знает содержимого письма, и это похоже на правду. Советский генерал Головин, отправивший этого агента ко мне, скорее всего, тоже не читал письма, хотя наверняка знает его суть. А может, и нет никакого генерала Головина? Может… Может, и нет. Тогда это письмо — провокация Гиммлера? Нет, не похоже. Слишком тонко для немцев. Выследить Луукканена в Стокгольме, допустим, им бы не составило труда Калле большую часть времени проводит в немецком посольстве. Но подсаживать своего агента к нему в купе, провоцировать крупный проигрыш и потом, шантажируя генерала, внедрять своего агента в мое окружение… Это слишком сложно. Немцы имеют свой собственный комиссариат в соседнем здании. Их представители присутствуют на совещаниях, проводимых мною. Немцам было бы проще начинать внедрение нужного человека здесь, в Миккели, а не заводить невод за тысячу километров от моей резиденции. Кроме того, готовя провокацию с выходом Финляндии из войны, в качестве контрагента логичнее было бы подставить англичан. После Зимней войны отношения с Советским Союзом находились ниже точки замерзания, тогда как связи с Британией становились все теснее и в торговых, и в политических вопросах».

Маннергейм поднял глаза от стола, посмотрел на своего коменданта, но тот продолжал стоять с самым индифферентным видом, будто и не он доставил письмо от главы враждебного государства. Ничего не прочитав на Колином лице, Маннергейм вернулся к своим размышлениям.

«Очень легко проверить, немецкий он шпион или нет. Достаточно вызвать сюда начальника контрразведки и поручить молодого человека его дальнейшим заботам. Если через день его здоровьем начнет интересоваться немецкий комиссар, то вопрос можно считать решенным. Это — человек Гиммлера. Но если он и в самом деле русский? — маршал снова посмотрел на Колю, но тот стоял как ни в чем ни бывало, спокойно ожидая решения маршала. — Нет. Он не русский. Слишком хорошо говорит по-фински, даже примешивает лапландские слова. Он финн. Несомненно, финн или карел, причем родом именно из Петсамо. У немцев в том районе расквартирована Двадцатая армия. Можно предположить, что они через армейскую разведку или органы гестапо завербовали местного жителя… Черт! Это слишком сложно для них! Сложно и долго, а потому невозможно. Если я выдам его контрразведке, то делу будет дан официальный ход. Тот, кто его послал ко мне, сразу это узнает, и второго такого письма мне уже никто не передаст. А если этот парень русский, то…»

— Молодой человек, — обратился маршал к своему визави. — В каком вы звании?

— Майор, — спокойно продолжал раскалываться русский агент.

— Давно в разведке?

— Четыре года.

— Немалый срок.

«Он вполне может оказаться именно русским агентом, а не немецким провокатором. И этот русский — не мобилизованный впопыхах интеллигенток, владеющий иностранным языком, а агент, имеющий довоенную, основательную подготовку. Если этот парень не сгорел за эти четыре года, значит, он и в самом деле не без способностей. Или его просто берегло начальство. С другой стороны, если этот неизвестный генерал Головин подставляет мне не скороспелого, а кадрового разведчика, значит, он делает серьезное предложение… или планирует провокацию покрупней немецкой».

— Допустим, если бы я принял предложение, сделанное в этом письме, — Маннергейм глазами показал на лист бумаги, который навел его на такие непростые размышления. — Как именно вы планируете перевести моих людей на советскую сторону?

Коля посмотрел на маршала так, будто тот спросил его, знает ли он таблицу умножения.

— Обыкновенно, — хмыкнул он. — В прошлом мае я не просто перешел линию фронта, но и приволок на себе целый рюкзак важных документов. Если ваши солдаты не будут стрелять нам в спины, то мы пройдем как по асфальту, а на той стороне нас встретят. Коридор с советской стороны готов.

«Нет, он не немец, — утвердился в своем решении Маннергейм. — Он в самом деле русский агент, причем весьма высокого уровня. Предложение, сделанное мне в письме, может оказаться настоящим. А на случай провокации… Если это провокация, письмо — фальшивка, а за русской линией фронта моих эмиссаров будут ждать американские и английские корреспонденты, чтобы раструбить о сепаратном сговоре финнов на весь мир, то на этот случай можно послать человека не из правительственного аппарата, не имеющего никаких регалий, не занимающего никакого ответственного поста, но, безусловно, известного своей близостью ко мне. Это должен быть кто-то из моих друзей».

Маннергейм сложил письмо обратно в конверт и запер его в сейф. Все это время в кабинете стояла такая тишина, будто в нем, кроме хозяина, нет никого.

Маннергейм вернулся на свое место и спокойно сказал: