Минус (повести)

Зачем-то именно в такой момент, в момент начала праздничной трапезы, в памяти стал крутиться процесс добывания этого мяса. Снова я почувствовал маслянистый, густой запах кровавых внутренностей, увиделась туша, по которой бегает синяя, гудящая струйка огня из паяльной лампы, надувающиеся и лопающиеся пузыри на обожженной коже. Зачем-то я пытаюсь внушить себе отвращение к мясу совсем недавно убитого при моем участии животного… Не получается, отвращения нет, нож, кишки, вонь сгораемой шерсти, удары топора по сочленениям костей, закопченная, без языка в блаженно улыбающемся рту свиная голова на колоде кажутся чем-то естественным, нормальным, как вот этот процесс питания, как скоро возникнущая потребность выделить лишние вещества из организма, звуки и запахи, что будут сопровождать эту процедуру.

— Вот отсюда, сынок, бери, здесь почки в основном, — говорит мама заботливо, — давай выберу, ты же их любишь.

— Не беспокойся, мам, — и я сам энергично принимаюсь выискивать в сковородке шайбочки порезанных почек.

После еще двух рюмок крепкого спирта мне делается совсем хорошо. Одну за другой, как семечки, бросаю в рот меленькие, тугие помидорки «виноградная лоза», с удовольствием раскусываю их, глотаю сочную, сладко-соленую, терпковатую мякоть.

Отец, захмелев, раскрасневшись, не спеша ведет монолог:

— Не-ет, раньше в материальном плане жили куда тяжелей. Бедней жили. Зато дух был в людях высокий. Особенно после войны. Я еще мальчишкой совсем был, а помню… Батя мой с ранением страшным вернулся, точнее — его в Красноярск в госпиталь отправили как безнадежного. И что? Женился, трех детей худо-бедно поставил на ноги. Дом построил, баньку, стайку. Козу завели, потом корову… В пятьдесят седьмом доконала рана все-таки — от нее и умер. Подготовил нас к жизни и умер… А как работали! Сестра моя с одиннадцати лет трудовой стаж начала. Да и все вокруг пахали, лодыри и людьми не считались, это я без преувеличения говорю. Это потом с ними нянчиться стали. А тогда — как в муравейнике были все. Как иначе? Иначе бы вымерли как народ. Просто не стало бы нас. — Отец наполнил рюмки, поднял свою, торжественно предложил: — Давайте-ка за то поколение. За наших с мамой отцов, за твоих, Роман, дедов! Ты их не знал, умерли они рано, потому что не жалели себя…

Алкоголь действует на него по-разному: порой, выпив, отец безудержно оптимистичен, мечтает об удачном лете, о нашей скорой светлой жизни, а в другой раз речи его рисуют все в чернейшем цвете, он ожидает скорого всеобщего краха. Сегодня, начав в бодром тоне, он постепенно сбивается на пессимизм.

— А сейчас почему тяжело? — спрашивает отец и сам же себе отвечает: — Не из-за безденежья, не из-за обстановки такой, м-м, нестабильной… Главная причина — отсутствие идеологии. Это теперь ругательным словом стало. Но если живешь в государстве — идеология необходима. Я раньше тоже против ее давления был, а теперь вижу, что стоило гайки чуть отпустить — и все расползлось… В общем-то все вроде бы просто стало: делай, что пожелаешь, зарабатывай, сколько получится, открывай свое дело… Вот кто бы лет двадцать назад нам позволил столько теплиц иметь? Сразу бы задавили. А вспомните, что в начале девяностых творилось — за ящик водки новенький «КамАЗ» можно было приватизировать, еще и спасибо в АТП скажут, что освободили… И почему-то все-таки почти все мы дураками оказались — не урвали свой, хе-хе, законный кусок. А потому не урвали, что нормальный наш человек приучен быть в коллективе, приучен стесняться хапать. Тут, кстати, как-то услышал по радио: оказывается, спекуляция — вполне научное, экономическое понятие, а совсем не что-то постыдное.

Здесь, в темной, забытой богом и людьми избушке, этот аналитический монолог кажется каким-то нелепым. Но вокруг еще две сотни таких же темных, засыпанных снегом домишек, в каждом ждут электричества, временами рассуждают о политике, экономике, в каждом кто-то чем-то обязательно недоволен. А за деревней — лес и поля на сорок километров, за ними — райцентр Минусинск, снова лес и поля, горы, деревни, города и жители, которые тоже пытаются разговаривать, вспоминать, анализировать…

— Ладно, отец, — мягким голосом просит мама, — что об этом сейчас…

— Но ведь обидно. — Он досадливо покряхтел, царапнул вилкой по тарелке. — Не хотим мы так жить… Нигде, наверное, такого кислого торгаша не встретишь, как у нас, у русских. Мы вот с мамой сколько упирались, пока за прилавок встали, да и то чужим — стесняемся, если уж торговать — так своим, тем, что сами вырастили… И очень многие от крайней нужды торгуют… А покупатели. Столько всяких приходит, в основном довольно приличные, одеты неплохо, интеллигентные лица, а глаза, глаза нищих. Подойдет и смотрит на огурцы, на редиску, будто глазами облизывает. Посмотрит и дальше плетется…

Тянет перебить отца, предложить по последней рюмочке перед сном, но я сдерживаюсь и терплю, понимая: не так уж часто бывает у него возможность говорить, никуда не торопясь, не часто появляется слушатель. Друзей тут у них с мамой до сих пор нет. Так, соседи, знакомые.