Минус

- А сейчас почему тяжело? - спрашивает отец и сам же себе отвечает: - Не из-за безденежья, не из-за обстановки такой, м-м, нестабильной... Главная причина - отсутствие идеологии. Это теперь ругательным словом стало. Но если живешь в государстве - идеология необходима. Я раньше тоже против ее давления был, а теперь вижу, что стоило гайки чуть отпустить - и все расползлось... В общем-то все, вроде бы, просто стало: делай, что пожелаешь, зарабатывай, сколько получится, открывай свое дело... Вот кто бы лет двадцать назад нам позволил столько теплиц иметь? Сразу бы задавили. А вспомните, что в начале девяностых творилось - за ящик водки новенький "Камаз" можно было приватизировать, еще и спасибо в АТП скажут, что освободили... И почему-то все-таки почти все мы дураками оказались - не урвали свой, хе-хе, законный кусок. А потому не урвали, что нормальный наш человек приучен быть в коллективе, приучен стесняться хапать. Тут, кстати, как-то услышал по радио: оказывается, спекуляция - вполне научное, экономическое понятие, а совсем не что-то постыдное.

Здесь, в темной, забытой богом и людьми избушке, этот аналитический монолог кажется каким-то нелепым. Но вокруг еще две сотни таких же темных, засыпанных снегом домишек, в каждом ждут электричества, временами рассуждают о политике, экономике, в каждом кто-то чем-то обязательно недоволен. А за деревней - лес и поля на сорок километров, за ними - райцентр Минусинск, снова лес и поля, горы, деревни, города и жители, которые тоже пытаются разговаривать, вспоминать, анализировать...

- Ладно, отец, - мягким голосом просит мама, - что об этом сейчас...

- Но ведь обидно. - Он досадливо покряхтел, царапнул вилкой по тарелке. Не хотим мы так жить... Нигде, наверное, такого кислого торгаша не встретишь, как у нас, у русских. Мы вот с мамой сколько упирались, пока за прилавок встали, да и то чужим - стесняемся, если уж торговать - так своим, тем, что сами вырастили... И очень многие от крайней нужды торгуют... А покупатели. Столько всяких приходит, в основном довольно приличные, одеты неплохо, интеллигентные лица, а глаза, глаза нищих. Подойдет и смотрит на огурцы, на редиску, будто глазами облизывает. Посмотрит и дальше плетется...

Тянет перебить отца, предложить по последней рюмочке перед сном, но я сдерживаюсь и терплю, понимая: не так уж часто бывает у него возможность говорить, никуда не торопясь, не часто появляется слушатель. Друзей тут у них с мамой до сих пор нет. Так, соседи, знакомые.

При каждом порыве-ударе стекла угрожающе потрескивают и, кажется, даже слегка прогибаются; на крыше что-то хлопает, постепенно разрушаясь. В комнате почти темно, за окном кружится, пляшет снежная мгла, даже березу, что растет в десятке шагов от избы, не различить.

В избе прохладно и неуютно, ветер выдувает тепло, и дрова в печке как назло не хотят разгораться. Отец ворчит: "Совсем упало давление, никакой тяги...".

От чтения болят и слезятся глаза, спать больше не получается.

Мама, положив под спину и затылок подушки, лежит на диване. Слышно ее трудное, хриплое дыхание. Время от времени накатывает приступ сухого, рвущего грудь кашля. Прокашлявшись, отхаркнув в поганую посудину сгусток мокроты, она прыскает в горло аэрозолью и снова кашляет, но теперь мягче и тише. И снова хрипло, с трудом вдыхает и выдыхает воздух. До нового приступа.

Я перебираю кассеты. Они хранятся в коробке из-под украденного в первые же дни после нашего сюда переезда магнитофона "Томь". Кассет много, двадцать восемь штук, и каждую узнаю с первого взгляда, наизусть знаю, что на ней записано. На двадцати четырех - песни любимых групп. Нет, даже не любимых (не то слово), а необходимых мне. Не будь этих песен, не было бы, наверное, и вот такого меня. Они помогали мне... "Аквариум", первый альбом "Кино", "Зоопарк", Башлачев, Янка, "Инструкция по выживанию"...

Не имея магнитофона, возможности слушать их, я привозил то одну, то другую кассету в общежитие, вставлял в Лехин магнитофон. Потерпев минуту, сосед нажимал "СТОП". Что ж, ему катит другой музон, я понимаю - каждому свое. Частенько я шепотом напеваю строки дорогих песен, будто глотаю спасительные таблетки.

А вот четыре кассеты с моими альбомами, точнее - с альбомами группы "ГАМ". На каждой - фотографии с нашими злыми и смешными от этой полудетской злости рожами. Саша А.О., Рон Ткачев, Юрик Жундо и я - "экстрем-вокал Сэн". Нам здесь по двадцать-двадцать два. Почти полтора года мы каждый вечер собирались в пустом, из бетонных плит гараже и играли. Я хрипло басил в бытовой микрофон:

Батька Махно, шашки наголо,

В лоб на пулеметы всем смертям назло.

А мы здесь живем, песни поем,

Анархию ищем, анархию ждем.

Анархия жива, она побеждает,

Мы надеемся - время настанет:

Падет навсегда государственный строй,

Долой президентов, парламент долой!