Минута молчания. Сборник рассказов

Выйдя же на волю, сразу окунулся в повседневную сутолоку большого города. В свою прежнюю квартиру он не вернулся — слишком много с ней было связано тягостных воспоминаний; продав её, купил себе новую, однокомнатную. А знание иностранных языков позволило ему получить хорошее место в одной солидной фирме. Словом, всё складывалось как нельзя лучше. Он вернулся к полноценной активной жизни, в короткий срок добился серьёзных успехов — казалось бы, чего ещё можно желать в его положении?

Однако покоя в душе он так и не обрёл. Цель, которую он поставил перед собой три года назад, была исчерпана, ненависть, питавшая его всё это время, также иссякла. Теперь у него не осталось ничего. Он был опустошён, выжат, выпотрошен, отброшен к исходной точке. Жизнь снова лишилась смысла, он достиг рубежа, за которым до самого горизонта, до самого края вселенной царила одна только пустота.

Пустота… Она вернулась. Он ощущал её каждой клеточкой своего тела, каждой фиброй своей души. Пустота прочно поселилась в его сердце, поглотила его целиком, и даже воспоминания, полузабытые, почти стёршиеся из памяти, больше не терзали его. Прошлое умерло, умерло вместе с болезнью. Он остался один на один с самим собой.

Он жил по инерции, в каком-то полусне, в вакууме, вне времени, в стороне от стремительного потока повседневной реальности. Иногда пытался нырнуть в него, в этот поток, но тот вновь и вновь отторгал его, выбрасывал на берег одиночества, в пустыню безвременья и небытия. Нет, он не страдал от этого; страдания, страсть, боль, тоска, ненависть — весь этот набор привычных состояний души остался в прошлом, по ту сторону жизни. Да он и не жил больше — он парил в какой-то ирреальной, обездушенной и обезжизненной, индифферентной ко всему среде, которая затягивала его всё глубже и глубже.

Когда пришло лето, он купил себе подержанную иномарку, и теперь бесцельно носился на ней по пригородным шоссе, пытаясь поднять уровень адреналина в крови. Но адреналин так и оставался на нуле: страха перед опасностью не было и в помине.

В тот жаркий июльский день он снова был за рулём. Один за другим исчезали позади километры пыльного серого асфальта, мимо проносились чужие жизни, чужие заботы, чужие судьбы. Окаменевшая душа его спала, спала беспробудно, безвозвратно. Но вот что-то шевельнулось на самом дне её, отголосок чего-то далёкого, давно забытого слабым, едва ощутимым импульсом кольнул сердце. В глазах появилось осмысленное выражение, слабый интерес, даже любопытство. Он огляделся.

Это была та самая дорога. Многое здесь изменилось за шесть долгих лет, но он всё равно узнал её. Не глазами, нет, а каким-то внутренним чутьём. Вздулся вдруг в душе гнойный нарыв, метастазы смутной тревоги поползли от него в разные стороны. Он ещё не осознавал всей глубины происходящей в нём перемены, но уже понял: это судьба.

То место стремительно приближалось. Росло возбуждение, сгущалась тёмная аура, глухо пульсировала в мозгу вереница мгновений. Последние метры. Финишная прямая. Он знал: что-то должно произойти.

Как и тогда, с просёлка на шоссе вывернул… нет, не КАМАЗ, а уродливый, заляпанный грязью, весь в жирных подтёках бензовоз. Он выползал медленно, тяжело, неотвратимо, строго под прямым углом к ленте шоссе. Ещё секунда, и путь вперёд будет отрезан.

Он не собирался умирать. Сейчас он до отказа вдавит педаль тормоза в пол и остановит этот стремительный бег к смерти. Сейчас…

Импульс, короткий приказ — и нога ложится на педаль, идёт вниз, проваливается, но… Мотор ревёт с удвоенной силой, стрелка спидометра резко взлетает до отметки «сто двадцать». Чёрт возьми! Это не та педаль, это педаль газа!

Ошибка? случайность? Нет! Он уже понял: ноги вновь не повинуются ему. Снова, как когда-то, он потерял власть над ними. Теперь они действуют самостоятельно. И вершат его судьбу.

Гигантский бок бензовоза внезапно вырос перед лобовым стеклом его авто…

Март 2000 г., Москва.

Наказание

— …оправдать и освободить из-под стражи!

Едва прозвучал вердикт, конвой обмяк и вразвалку покинул зал суда. И тут же поднялся шум, все повскакивали с мест, где-то зааплодировали, где-то, наоборот, засвистели, с галёрки заорали: «Судью на мыло!» Ко мне кинулось с десяток человек, кто-то облапил меня («Ну, брат, поздравляю!»), кто-то хлопал по плечу, а один злобный тип вдруг подскочил и заехал мне по уху; небольно заехал, вскользь, но всё равно было неприятно. «Убийца!» — прошипел — и исчез. На его месте возникло заплаканное старушечье лицо в траурном обрамлении чёрного шерстяного платка. Сердце у меня ёкнуло — я отвернулся, не выдержал. Мелькнула самодовольная физиономия моего защитника — и тут же скрылась за могучей спиной какого-то горлопана.

Я ничего не понимал. Как! Меня — оправдать? Меня!! За что?! Идиотизм какой-то! Я-то ожидал совсем другого, настроился на самое суровое наказание, которого, собственно, и заслуживал. Потому и слушал вполуха всю эту тошнотворную судебную дребедень. А оно вон как обернулось.