Минувшей жизни злая кровь

В начале сентября Зойка засобиралась домой, к маме, рожать. Конечно, к маме! Куда же еще! Поначалу свекровь ее отговаривала: больницы в Подмосковье все же лучше, чем в далекой сельской Башкирии. Но та уперлась, в душе надеясь, что Юра будет умолять ее остаться. И отговаривать вскоре перестали. Юра проводил ее на Казанский вокзал, пожелав удачи, и отправился домой с легким сердцем. Спустя четверо суток Зойку встретил отец на станции Бердяуш, который приехал за ней на лошади. Она смущенно ткнулась ему в небритую щеку и, неловко втягивая в себя созревающий живот, уселась на телегу.

– Не растрясти бы тебя по дороге-то, пробормотал отец, тяжело вздыхая. – Мужика-то своего чего ж не привезла? Аль нет его вовсе?

– Есть, папка, только некогда ему. Учится он в институте. Потом как-нибудь приедет, – неуверенно ответила дочь.

– Мать-то все горевала, что ты раньше старшей сестры взамуж выскочила, без спросу, без родительского благословенья. Опозорила девку, да и нас, ни за что ни про что, на все село. Ладно ли так делать-то было? Оне ведь оба учились в Челябинске, дак все ждали, когда их на работу вместе определят, чтобы расписаться честь по чести. И никому в тягость не быть. Все сами. Марея-то, получив от тебя в мае фотокарточку с мужем: «Марии на добрую память от Юрия и Зои», все убивалась: «Судьбы мне теперь не будет, раз младшая вперед меня выскочила». Да все обошлось. Скоро в Касли поедут, дом им там обещали от работы.

– Остальные-то как, живы-здоровы? – засовестилась Зойка.

– Да все, слава Богу, в порядке. Старшие в школе учатся, а малая при матери. Тоже скоро шесть годов будет.

Как водится на селе, и провожают – ревут, и встречают – ревут. Ребятишки на улице, завидев пылившую телегу, побежали навстречу, чтобы прокатиться до дома с приехавшей из самой Москвы гостьей. Зойкина мать, статная, осанистая, еще не старая и красивая женщина с пышной короной черных кос с сильной проседью, стоя на крыльце, сурово смотрела на свою беременную дочь, боясь завыть в голос:

– Ну, здравствуй! Одна, что ль, приехала?

– Где ж одна-то, – хихикнул братишка из-за материной спины.

– Давайте-ка все в дом! – скомандовала мать, – Нечего соседей-то смешить.

Вечером набежали родственники и знакомые. Женщины с любопытством рассматривали Зойку, выспрашивая, как ей удалось отхватить мужа почти что из самой Москвы. Будь она из какой-нибудь Рязани, ее сочли бы непутевой девкой, которая отправилась учиться, а вскоре вернулась домой с животом и без мужа в наличии. Но Зойка прибыла из Подмосковья, почти что из самой Москвы, а там, как известно, живут только особенные, важные, государственные люди. Почти небожители. И на нее смотрели со смесью уважения и недоверия, когда она рассказывала, в какую семью попала и в каком живет барском доме с горничной. И уж совсем не поверили про туалет и душ. Как и тому, что у нее, такой «богатой», не хватило денег на подарки родне. Отец, выпив на радостях с мужиками, завел свою песню про ненавистного Сталина и его дружка Гитлера, ругательски ругая власть за раскулаченных и погубленных родных, за трудовой лагерь в мерзлой тундре, где он в войну загибался вместе с такими же бедолагами, кого не взяли на фронт, – и своими местными русскими, татарами, башкирами, немцами, и ссыльными всех национальностей.

Зойка со страхом думала: «Хорошо, что свекор не слышит отца, а вдруг кто донесет? Как-то здесь все неуважительно относятся к вождю и не боятся ничего, не то что в Москве: там на него только что не молятся». Сама она сейчас меньше всего думала обо всем этом, прикидывая, когда и где ей придется рожать: «Ну да мамка все скажет, когда надо будет». В родном доме обходились без горничной и прачки: печка, вода в колодце, туалет во дворе. Стайка с коровой и поросятами, курятник, большой огород – работы всем хватало, и большим и малым. К тому же пора было убирать урожай, солить на зиму огурцы и помидоры в огромных бочках, рубить капусту, готовить погреба под картошку и другие овощи. Первым делом Зойке пришлось расстаться с маникюром, локонами и городскими привычками. Мать велела ей перестирать ветхие простыни и нашить из них пеленок с подгузниками. Отец достал с чердака старую люльку, которая верно служила всем его детям, и понес ее в сарай чинить. «Еще свои-то не выросли, а тут уж готовь гнездо новому птенцу – внуку или внучке, кого Бог даст, – невесело думал он. – Самому всего-то сорок два года, а уже дед».