Мёд жизни

Что же это было с ней? Гордыня, маскирующаяся под робость? Или духовная лень в одежках скромности? Но в решающий миг она оплошала, это ясно.

На Рождество она приехала к родителям и пожалела – разругались с матерью, невзирая на большой праздник. Начиналось всё мирно, а потом беседа свернула в обычную колею: «Тебе тридцать с лишним лет! Ни семьи, ни детей, ни даже мужчины знакомого». Она огрызнулась: «Не твоё дело! Не лезь в мою жизнь!» «Да у тебя нет никакой жизни! Ты понимаешь, это ненормально?!» И дальше спираль ругани всё раскручивалась, так что обе потом рыдали, таясь друг от друга, в разных комнатах. Мать считала, что у неё «тяжелый характер». А она за свой характер винила мать. Так они мучали друг друга.

Потом она слышала, как мать звонила сестре, рассказывала про ссору, просила «повлиять», поговорить о замужестве. Та обещала, успокаивая мать. Но сестра, надо отдать ей должное, молодец – она никого не учит, не наставляет, и, смеясь, говорит, что все её советы либо платные, либо бесценные. Парни всегда ходили за ней табуном – вот что значит лёгкий характер.

Она хотела побыть у родителей неделю, но через три дня засобиралась назад – делать было абсолютно нечего, у всех знакомых семьи, дети, некоторые одноклассницы уже и развестись успели. Только у неё, кроме себя, никого нет.

Она помирилась с матерью. Ругались они не первый раз, но всё-таки на душе «скребли кошки», было и стыдно и неловко, когда они прощались.

Из-за того, что шли праздничные дни, поезд был полупустой. Она ехала одна до станции «Грязи», вспоминала ту свою прежнюю поездку, и – странное дело – вдруг ощутила то же тепло в сердце, что и тогда, и, помимо своей воли, улыбнулась. Словно жизнь снова одаривала её чем-то драгоценным, чудесным. «Как удивительно, – она не смогла сдержать слёз. – Будто я была виновата в чём-то ужасном, а сейчас – прощена!»

И оттого, что сердце её, как чаша, до краёв наполнилось этим необыкновенным чувством, она вдруг поверила, что жизнь её непременно изменится.

Погруженная в эту радость, она смотрела в окно невидящими глазами, не обращая внимания на то, что происходит рядом.

– Приветствую! – оторвал её от дум рыжий, с причёской а-ля тюльпан, парень. Про таких говорят: «душа компании».

– …А вот и мы! – добавил его товарищ, черненький и крепенький очкарик с большим красным рюкзаком.

– Добрый день! – сказал самый старший из друзей, высокий и строгий. У него был большой лоб с залысинами, тревожный взгляд, куртка нараспашку.

– Здравствуйте, – просто ответила она.

И вдруг увидела: мужчины, которых она всегда боялась сильнее экзаменов в университете, больше нищеты и голода, и даже больше увечий или несчастья, – такие же люди, как она. Только ещё одиноче и наивней. Беззащитней, что ли. И от этой разгаданной тайны ей стало смешно – себя прежней.

– Ну что, – сказал рыжий, когда все устроились и слегка заскучали. – Не сыграть ли нам в карты? Девушка, вы поддержите компанию?

– Да, – отвечала она. – Только, предупреждаю, я всегда проигрываю.

– Главное – участие, – подмигнул интеллигент-очкарик.

– Не бойтесь, со мной не проиграете, – успокоил старший. – Меня зовут Руслан. А вас?..

– Угадайте с трех раз, – ловко, в рифму, отвечала она, удивляясь своему кокетству.

И он сразу назвал её имя!..

…После, возвращаясь к этому чудесному вечеру, она всё выспрашивала у Руслана: «Как ты мог угадать?! С ходу?» И они, смеясь, сходились во мнении, что по-другому и быть не могло! Потому что все влюблённые – везунчики, счастливцы и ясновидящие.

На скамейке

– …Я, Маш, бывало, вечером загорююсь – у нас одна дочь здорово больная, другая – живёт неладно, от зятьёв толку никакого, лежат, как кнуры, мы с дедом вдвоём мыкаемся, из последних сил тянемся, копейки считаем; а у Рожковых – всё есть! Какой двор богатый!.. Куды там!.. Я Федьке своему кажу: значит, они Богу угодны, раз он им добро даёт!

Так говорила баба Мария своей тёзке, невестке Рожковых. Говорила горько, с достоинством, будто в церкви каялась. Умные глаза её наполнялись слезами, и она утирала их мужским, с коричневыми полосками по краю, носовым платком.

– Ой, не знаю, тётка Мария, – вздыхала краснощекая Маша. – Мене (она говорила певуче «мене», а не «мне») это богатство и туды не нужно. У мене руки, гляньте, какие, – и она показывала разбитые ладони с большими, будто у мужика, пальцами.

Маша доила двух коров, готовила и выносила свиньям; были в хозяйстве ещё пять овец и разной птицы несчитанно. На невестке держался огромный дом – надо было обстирать и обиходить мужа, двоих сыновей, жить в мире с тяжелым свёкором и свекровкой. Ещё и на работу бегала в сельхозтехнику, стаж зарабатывала.

А огород и сад?! Тоже на ней!

– Всё дед! – жаловалась Маша на свёкора. – Ему всё мало! Бабку заедает, и нами распоряжаться взялся. Я ему кажу: вы к нам в семью не лезте, наряды на работу не раздавайте, сами разберемся. Бабкой Дашей на кухне руководите.

– А Саня (муж) что ж? – Баба Мария любила людей и в житейские ситуации входила с глубоким вниманием.