Мир без конца

Зодчий уселся за стол с хозяином «Колокола», крупным человеком лет пятидесяти, отрезал себе хлеба, а Пол налил ему кружку эля. Бесси подала суп. Бесси и Лолла полюбили друг друга. На день Мерфин нанял няню, но радушная хозяйка частенько присматривала за Лаурой по вечерам, и девочка тянулась к ней.

Небольшой собственный дом зодчего на острове Прокаженных не шел ни в какое сравнение с pagaletto во Флоренции, и мастер с радостью оставил его Джимми. В «Колоколе» было удобно: тепло, чисто, всегда вкусная сытная еда, хорошее вино и эль. Строитель каждую субботу платил по счету, но в остальном с ним обращались как с членом семьи, и он не торопился съезжать.

С другой стороны, нельзя же здесь жить вечно. А Лолла очень расстроится, лишившись Бесси. За короткую жизнь малютке пришлось расстаться уже слишком со многими. Ей нужна стабильность. Может, лучше выехать поскорее, пока она еще не чересчур привязалась к толстушке?

После ужина Пол отправился спать, а Бесси налила Мерфину еще эля, и они уселись у огня.

— Сколько человек умерло во Флоренции?

— Тысячи. А может, десятки тысяч. Невозможно подсчитать.

— Интересно, кто следующий в Кингсбридже.

— Я думаю об этом все время.

— Может, и я.

— Очень этого боюсь.

— Хотелось бы полюбить кого-нибудь, прежде чем помру.

Фитцджеральд улыбнулся, но ничего не ответил.

— Я никого не знала с тех пор, как умер мой Ричард, а это больше года.

— Ты скучаешь по нему.

— А ты? Когда у тебя последний раз была женщина?

Мастер не приближался ни к кому после смерти Сильвии. Теперь же с грустью осознавал, что не был по-настоящему благодарен ей за любовь.

— Примерно то же самое.

— Жена?

Он кивнул:

— Да упокоится душа ее в мире.

— Долгонько.

— Да.

— Но ты не пойдешь с кем угодно. Тебе нужно любить.

— Скорее всего ты права.

— И я такая же. Это замечательно, лучше всего на свете, но только если действительно любишь. У меня был всего один мужчина, мой муж. Я никогда на сторону не бегала.

Мерфин с интересом подумал, правда ли это. Как знать? Бесси казалась искренней, но так говорят все женщины.

— А ты? — спросила она. — Сколько у тебя было женщин?

— Три.

— Жена, до нее Керис и… кто еще? А, помню, Гризельда.

— Не скажу.

— Не волнуйся, и так все всё знают.

Мастер печально улыбнулся. Конечно, все всё знали. Может, не знали точно, догадывались, но, как правило, оказывались правы.

— Сколько сейчас маленькому Мерфину Гризельды? Семь? Восемь?

— Десять.

— У меня потолстели колени. — Бесси приподняла юбку и показала ему колени. — Мне никогда они не нравились, а Ричарду нравились.

Мерфин взглянул. Колени пухлые, с ямочками. Белые бедра.

— Он их всегда целовал. Хороший был человек. — Белл поправила платье, как бы опуская его, но на самом деле на секунду приподняла. — Он любил меня целовать, особенно после купания. Я привыкла, мне нравилось. Мужчина может делать с женщиной, которая его любит, все, что угодно, правда?

Это уже слишком. Фитцджеральд встал:

— Может, ты и права, но такие разговоры до добра не доводят, так что пойду-ка я спать.

Хозяйка грустно улыбнулась:

— Спи сладко. А если тебе станет одиноко, я здесь, у огня.

— Я запомню.

Мать Сесилию положили не на матрац, а на кровать, прямо перед алтарем. Монахини пели и молились возле нее день и ночь напролет, по очереди. Настоятельнице регулярно протирали лицо прохладной розовой водой, у кровати всегда стояла кружка с прозрачной водой из фонтана, но это ничего не меняло. Она угасала так же быстро, как и остальные, носом шла кровь, открылось женское кровотечение, дышать становилось все труднее, пришла неутолимая жажда.

На четвертую ночь аббатиса послала за Керис. Та глубоко спала. Дни были очень тяжелыми, госпиталь переполнен. Ей снилось, что все дети Кингсбриджа заболели чумой, она бегает вокруг госпиталя, пытаясь уследить за ними, и вдруг понимает, что тоже заболела. Кто-то из детей тянет ее за рукав, но она, замерев, отчаянно думает, как же ей справиться со всеми больными, когда сама нездорова. Целительница не сразу поняла, что кто-то все сильнее трясет ее за плечо со словами:

— Проснись, сестра, пожалуйста, тебя зовет мать-настоятельница!

Возле ее постели на коленях стояла послушница со свечой.

— Как она?

— Слабеет, но еще может говорить; хочет тебя видеть.

Керис опустила ноги, надела сандалии. Ночь была очень холодной. Накинув поверх подрясника одеяло, она бегом побежала по лестнице. В госпитале матрацы на полу лежали тесно, как рыбины в бочке, чтобы умирающие, которые еще могли сидеть, видели алтарь. Стоял запах крови. Из корзины у дверей целительница взяла чистую льняную маску и повязала на лицо.

Возле Сесилии на коленях стояли четыре монахини и пели. Настоятельница лежала с закрытыми глазами, и Керис испугалась, что опоздала. Затем та, судя по всему, что-то почувствовав, повернула голову и открыла глаза. Врачевательница присела на краешек постели, смочила тряпку в миске с розовой водой и стерла с верхней губы Сесилии кровь. Настоятельница, мучительно дыша и хватая ртом воздух, спросила:

— Кто-нибудь выжил?

— Медж Ткачиха.

— А она-то и не хотела жить.

— Ну конечно, ведь все ее дети умерли.