Мир без конца

— Пожалуйста, не думай, что мне на тебя наплевать. — Мерфин коснулся руки Керис. — Мне всегда важно, как у тебя дела, и я хочу, чтобы ты была счастлива.

Монахиня кивнула, и слезы навернулись ей на глаза.

— Знаю. Я эгоистка. Иди к Филиппе.

Строитель оставил Керис и вошел в среднюю комнату. Графиня спиной к нему стояла на коленях на скамеечке для молитв. Мостник прервал ее:

— Как ты?

Она встала и обернулась. На лице смятение, губы сильно распухли и покрылись корочкой. Мастер понял, что аббатиса промывала ей рану — отсюда окровавленная тряпка.

— Что случилось? Ты можешь говорить?

Она кивнула:

— Несколько нечетко, но могу.

— Ральф бил тебя?

— Лицо как у ведьмы, но в остальном ничего страшного.

Мерфин обнял ее. Графиня положила голову на его плечо. Какое-то время они молчали, потом Филиппа заплакала. Зодчий гладил ее по голове, по спине, а она содрогалась от рыданий.

— Ну-ну, будет, — утешал архитектор, целуя возлюбленную в лоб, но она не могла успокоиться.

Когда рыдания наконец поутихли, Мерфин спросил:

— Можно поцеловать тебя в губы?

— Только не сильно, — кивнула Филиппа.

Он легонько коснулся ее губ, которые пахли миндалем: Керис обработала ранки мазью.

— Расскажи, — попросил Мостник.

— Все получилось. Я обвела его вокруг пальца. Ральф будет думать, что это его ребенок.

Зодчий дотронулся до ее губ кончиком пальца.

— И он это сделал?

— Не сердись. Я попыталась его спровоцировать, и у меня получилось. Радуйся, что он избил меня.

— Радоваться?

— Твой брат решил, что меня нужно взять силой, что просто так я бы не согласилась. Он и понятия не имеет, как я его соблазнила, и никогда не догадается о правде. Я в безопасности — и наш ребенок.

Мастер положил ей руку на живот.

— А почему ты не пришла ко мне?

— В таком виде?

— Но когда тебе плохо, я еще больше хочу быть с тобой. Кроме того, я соскучился.

Филиппа отвела его руки:

— Я не могу, как шлюха, прыгать из одной постели в другую.

— Ах вот оно что. — Об этом зодчий не подумал.

— Ты меня понимаешь?

— Думаю, да. — Мерфин понимал, что женщина чувствует себя в такой ситуации скверно, хотя мужчина испытывал бы гордость. — И как долго?..

Графиня вздохнула и отстранилась.

— Не знаю.

— Ты о чем?

— Мы ведь так решили. Все будут думать, что это ребенок Ральфа; я добилась, чтобы в это поверил он. Теперь отец захочет воспитывать его.

Мостник поморщился.

— Я как-то не задумывался об этом, но полагал, ты останешься в монастыре.

— Ширинг не позволит, чтобы его ребенок воспитывался в монастыре, особенно если это будет мальчик.

— И что же ты собираешься делать? Вернешься в Эрлкасл?

— Да.

Ребенка, конечно, еще не было. Не человек, даже не младенец, просто растущий живот Филиппы. И все-таки Мерфину стало очень грустно. Лолла приносила ему много радости, и он с нетерпением ждал второго малыша. Но не сразу же Филиппа уедет.

— И когда ты собираешься ехать?

— Сейчас. — Увидев его реакцию, леди Ширинг чуть не заплакала. — Не могу тебе передать, как мне тяжело, но я перестала бы себя уважать, если бы продолжала спать с тобой, зная, что вернусь к Ральфу. Метаться между двух мужчин плохо, но оттого, что вы братья, все еще отвратительнее.

Слезы выступили у него на глазах.

— Значит, между нами все кончено? Вот так сразу?

Графиня кивнула.

— Есть еще одна причина, по которой мы не можем быть вместе. Я исповедалась.

Мерфин знал, что у Филиппы есть личный исповедник, как это было принято среди высокопоставленных леди. После ее переезда в Кингсбридж он жил с монахами — желанное прибавление в их поредевших рядах. Значит, она ему все рассказала. Зодчий надеялся только, что тот сохранит тайну исповеди. Леди Ширинг прошептала:

— Я получила отпущение, но дальше грешить нельзя.

Мерфин кивнул. Оба грешили. Она обманывала мужа, он — брата. У нее было оправдание: ее выдали замуж насильно. У него такого оправдания нет. Его полюбила красивая женщина, он полюбил ее, хотя не имел на то никакого права. Острая боль от потери естественна.

Мастер посмотрел на нее — холодные серо-зеленые глаза, разбитый рот, зрелое тело — и понял, что все потерял. А может, никогда по-настоящему и не имел. В любом случае их роман с самого начала был скверным и вот теперь кончился. Мостник попытался что-то сказать, как-то попрощаться, но словно перехватило горло, он не мог издать ни звука и почти ничего не видел сквозь слезы. Архитектор отвернулся, на ощупь двинулся к выходу и с трудом вышел из комнаты. По коридору шла монахиня с кувшином. Он не мог разобрать, кто это, но узнал голос Керис:

— Мерфин? С тобой все в порядке?

Он не ответил, выскочил на улицу и спустился по лестнице. Не пряча слез — ему было все равно, видит его кто-нибудь или нет, — Мерфин прошел по соборной лужайке, главной улице, мосту к своему острову.

80

Сентябрь 1350 года выдался холодным и дождливым, но все радовались. Когда в округе собрали мокрые снопы пшеницы, в Кингсбридже от чумы умер всего один человек — шестидесятилетняя Мардж Портниха. Ни в октябре, ни в ноябре, ни в декабре никто не заболел. Похоже, чума ослабевает, с воодушевлением думал зодчий, по крайней мере на данный момент.