Мир без лица. Книга 2

От нашей целеустремленности мало что осталось. Тяжелее всех приходится Фрелю. Он храбрый парень, но не сумасшедший. И вселившиеся в него духи не могут лишить смертное тело и человеческий разум инстинкта самосохранения. Фреля трясет. Еще одно слово Мулиартех — и наш бессменный проводник устроит истерику. На три голоса.

Зато Марк сидит тихо-тихо, будто осьминог под камнем. Мельком взглянув на его лицо, отворачиваюсь, продолжаю расспрашивать бабку, потом смотрю на Марка еще раз и еще… Меня словно невидимой нитью тянет.

Человеческие лица при первой встрече кажутся нам, фоморам, странными, точно увиденными из-под воды. Людская мимика подает необъяснимые знаки, как будто кто-то другой показывается в глазах, словно в освещенных окнах. Я присаживаюсь на корточки перед Марком и твердой рукой беру его за подбородок. Мне важно увидеть того, в окнах.

Половина лица у провидца рыхлая, вялая. Щека свисает со скуловой кости, тянет за собой уголок рта, глаз полуприкрыт, белок тускло светится из-под века, как дохлая рыбина. Зато вторая половина… Если вглядываться только в нее, то увидишь демона. Демона, мечтающего о новых игрушках из плоти и крови, о новых развлекухах ценой в тысячи жизней. Темный глаз в окружении неприятно пожелтевшего белка горит алой искрой, наводящей на воспоминания о других глазах, в глубине ИХ зрачков тоже мелькал отблеск, только не огня, а моря…

— Да иду уже, иду, — басит Мореход, спускаясь к нам по тоннелю со стороны пасти Корасона. — Эй, вы почти на месте. Совсем немного осталось!

— Я убью тебя, лодочник, — мрачно обещает Морк. — Знал бы ты, как ты нам надоел со своими иносказаниями и предсказаниями…

— А чего ты от меня хочешь? — удивляется Мореход. — Я же и есть подсознание, я по-другому не умею, забыл? И у меня не бывает безопасных закоулков. Это разум создает идиллические пейзажи, в которых все прекрасно. А мое дело — собрать все страхи воедино и сжать в компактный внутренний ад.

— И всякий, кто припрется к тебе в гости, вынужден посетить этот самый ад, иначе ты его не выпустишь? — тихо спрашивает Мулиартех. — Вот мы все тут — две пары влюбленных и двое одержимых демонами, самая твоя публика. Мы на краю геенны, которую ты для нас обустроил, и коли выживем в ней, то выйти нам из другой двери обновленными. Так, что ли?

— Ну, ты же меня знаешь! — посмеивается Мореход. — Я открытыми картами не играю.

Раньше я и не замечала, как часто он ухмыляется, усмехается, посмеивается и насмешничает. Просто ни минуты серьезным побыть не в силах. То, что у психологов называется нарочито дурашливым поведением ввиду инфантилизма и лечится ремнем по попе.

У меня руки чешутся сбросить Морехода с края вниз — туда, где минуту назад, мотаясь в холодной пустоте, морской змей силился рассмотреть ад, поджидающий нас впереди. Пусть создатель этой «тьмы во тьме» нахлебается собственной стряпни. До ноздрей.

Нельзя поддаваться простым человеческим желаниям. Хотя бы потому, что и я не человек, и Мореход — не человек. И дорожку нам замостил не он. Мы сами ее себе замостили. Собственными страхами, скрытыми желаниями и тщательно оберегаемыми смешными тайнами. Если мы оказались здесь, значит, пришла пора посмотреть всему этому подсознательному хламу в лицо. И хорошо бы заранее понять, чем он окажется. Страхом смерти? Вряд ли. С человеком в его боязни однажды окончиться, перестать быть, исчезнуть в небытии, нам, детям стихий, точно не по пути. Нам не нужна никакая вера — мы доподлинно ЗНАЕМ, что смерти нет. Мы, если чего и боимся, то бессмертия. Вот уж проблема так проблема — как конечному мозгу пронести себя в целости и сохранности через бесконечное пространство времени…

— Давай уже, догадайся! — бросает мне Мореход. — На тебя вся надежда. Среди них только ты и умеешь забредать в дебри. Остальные — крутые воины, мать их, мышцами сознают, спинным мозгом воспринимают. Думай, Ада, думай!

Чего он от меня хочет? Сам привел в лапы смерти и хочет, чтобы, зажатая в этих лапах, я испытала некое предсмертное озарение? Или не предсмертное… А какое тогда? Что там, на дне провала? Смерть? Или…

* * *

Не зря же норна будущего носит имя, означающее «долг»! У кого и спросить, как не у нее: Скульд, правильно ли мы решили? Надо ли нам идти в страну черных альвов, отнимать у них кузнечные инструменты, уничтожать заготовку для цепи Глейпнир и всячески противиться воле богов? В конце концов, боги не дурее нас с Нуддом, сделают новый заказ, опробуют еще пять-шесть моделей неразрывных цепей — и однажды найдется такая, что нынешнему Фенриру не под силу окажется. Тогда волчонка прикуют к скале в подземной конуре — до самой Последней битвы, ко времени которой Фенрир превратится в матерую машину для богоубийства. В инструмент, которым делаются апокалипсисы.

Вот и выбирай, кого уничтожать: орудие, которым дураки сами себя угробить норовят, или самих дураков, чтоб не мучились.