Мир без рака. История витамина В17

Обычно, если вице-председатель говорит, что нет возможности, то нет никакой возможности. Но негодование, вызванное публикациями второго мнения, вынудило стратегов центра еще подержать книгу открытой и принять позу справедливости и непредубежденности. А что может быть справедливее, чем новый тест?

Таким образом, мы опять идем вперед. 6 октября, спустя меньше чем через четыре недели после утверждения, что «нет основания для дальнейших экспериментов», «Medical World News» публикуют новую статью, где рассказывают, что намечается новый раунд испытаний. Там говорится: «Сагиура будет иметь шанс еще раз проверить свою веру, в совместном эксперименте с доктором Шмидтом».

Шмидт, был ветеринаром, которые многие годы работал на Слоун-Кеттеринг. Он также был зятем Сагиуры, с которым тот жил в одном особняке в Уэстчестере. Само собой разумеется, их отношения были крайне натянутыми в это время.

Очевидно, что Шмидт был выбран, чтобы перепровести эти тесты потому что уже успел провалить два своих предыдущих теста амигдалина, получив отрицательные результаты, или, по крайней мере, так утверждалось в прессе. По правде говоря, в первом тесте Шмидт не использовал микроскоп для экспертизы, и таким образом он никак не мог знать каковы были полученные результаты. Для второго теста он был проинструктирован, чтобы использовать дозу амигдалина, которая равнялась бы одной пятидесятой от того количества, которое использовал Сагиура. Естественно, такая доза не могла дать никакого положительного эффекта на уменьшение опухоли или прекращение метастаз. Но, в обоих случаях, мыши, получившие амигдалин, прожили дольше, чем контрольные мыши, о чем никогда не сообщали публике. Никто вне института не знал об этом, пока репортер не извлек информацию из доктора Стока год спустя.

Новый тест, проводимый совместно Сагиурой и Шмидтом, однозначно подтверждал первоначальные результаты Сагиуры. Меньше чем половина раковых клеток была найдена в мышах, обработанных амигдалином, чем в тех же мышах из контрольной группы.

«„Второе мнение“ быстро проинформировало прессу о результатах, и этот „провал“ был плохой новостью для отдела контроля за утечкой информации Слоун-Кеттеринг. В своей в журнале ревизор Сан-Франциско, репортер Морт Юнг писал: „Мыши в тесте доктора Шмидта разделились таким образом: 100 процентов мышей из контрольной группы имели метастазы в легких, в то время как из группы, которой давали амигдалин, метастазы в легких были всего у 31 процента“. Это драматический пересмотр предыдущих тестов доктора Шмидта.»

Случайный наблюдатель, возможно, пришел бы к заключению, что проблема, наконец, улажена. Правда Сагиуры доказана, наконец. Но случайный наблюдатель был бы неправ. Слишком многое тут было поставлено на карту, чтобы просто перепрыгнуть через ограждение и поздравить с победой противника. Это был случай «Будь они все прокляты. Давайте сыграем новый раунд, и еще один раунд, пока не победят те, кто должны победить.»

Слоун-Кеттеринг встретил свое поражение единственным способом, который был ему доступен — полной тишиной. Доктору Шмидту было сказано не говорить ничего об этих результатах, и он покорно подчинился. С другой стороны, управление заявляло, что намечается новый тест, чтобы «разъяснить» результаты предыдущего; скорее всего, эти результаты были испорчены. Никто ничего не обсуждал.

Следующий тест должен был пройти в католическом медицинском центре и контролироваться, как и прежде, доктором Мартином. На сей раз, однако, доктор Сагиура должен был играть роль того, кого называют «слепым». Слепое испытание означает, что и пациенты, и люди, управляющие программой, не знают, кто получает реальное лечение и кто получает фиктивное. Это имеет свой смысл, поскольку, иначе, пациент может быть вдохновлен своим подсознательным ожиданием хороших результатов. Но, в этом случае, пациенты были мышами. Очевидно, они опасались, что Сагиура будет обращаться с мышами, принявшими амигдалин, более нежно, передавая их малым душам свое ожидание их выздоровления? Или, возможно, его прежние суждения могли передаться телепатически всей команде судей, что могло повлиять на их беспристрастную оценку? В любом случае, только доктор Мартин должен был знать, каких мышей лечат — или, впрочем, лечат ли их вообще. Ах, разве наша наука не прекрасна?