Мир без России

Сразу же бросается в глаза: «Стратегия-3» («Стратегия России в 21 веке: анализ ситуации и некоторые предложения») отличается от сборника большим оптимизмом в оценках российской дипломатии. Читаем: «Произошла резкая активизация политики на Дальнем Востоке, углубились отношения с Китаем, улучшились отношения с Японией» (там же). В аналогичном ключе трактуется дипломатия Москвы в районе Персидского залива, в целом на Ближнем Востоке, в Европе. Более того, оказывается, «строго говоря, проблемы военной безопасности в Европе не существует (во всяком случае, для России)» (там же). Этот оптимизм объясняется тем, что «Стратегия-3» писалась, видимо, во времена премьерства Примакова (и до августовского кризиса 1998 г.), линия которого всецело поддерживается авторами сборника. Кроме того, авторы «Стратегии», так же как и почти все российские международники, успехи дипломатии определяют по количеству визитов на высшем уровне и по хорошим словам, на которые не скупятся политические мужи. Нашим ученым политологам и международникам почему-то не приходит в голову простая мысль: попробовать подсчитать, сколько денег уходит на эти бесконечные вояжи и встречи и каков «процент возврата» в нашу политическую и экономическую казну. Все эти фразы «улучшились или углубились отношения» не стоят выеденного яйца, если их не подтвердить цифрами, например, в сфере торгово-экономического сотрудничества или экономии средств в деле безопасности.

Как бы то ни было, в сборнике тональность минорная: в 1999 г. все успехи поисчезали. Авторы справедливо пишут о кризисной ситуации в России, в связи с чем произошло ужесточение политики Запада, разуверившегося в российских реформах (плюс, конечно, Чечня). Далее анализ идет по накатанной колее — с одной стороны и с другой стороны. С одной стороны, престиж России понизился, «имидж» (по-русски «образ») ухудшился (с. 63), но с другой стороны, «внешние условия развития России остаются в целом благоприятными» (с. 64). Эти «благоприятствия» связаны с некоторыми явлениями мировой политики и экономики. В чем же они выражаются?

Оказывается: «Произошло создание глобальной (и в растущей степени единой) посткапиталистической системы, развивающейся в основном по единым правилам» (с. 65). Этой фразой авторы провозгласили великое открытие: весь мир живет в посткапитализме! Что это за «посткапитализм» и каковы его правила, авторы объяснить забыли. Видимо, рассчитывая на нашу сохранившуюся марксистскую «ментальность», из которой мы сами должны были бы заключить, что теперь все живут в социализме. Что касается китайцев и немножко скандинавов, то с этим выводом не поспоришь. А для североамериканцев, латиноамериканцев (кубинцы не в счет), европейцев, индийцев и африканцев и для нас, русских, такое капитальное утверждение звучит неожиданно. Мы все в социализме! А если нет, то где?… В посткапитализме. Ну просто чудо какое-то.

Эти авторы опять же, как и многие другие, любят употреблять еще одно ключевое слово — «постиндустриальное общество», «постиндустриальная система» и даже «постиндустриальная цивилизация» (с. 83). К примеру, они считают, что общей проблемой всех государств, «в том числе наиболее развитых», являются консервативные бюрократы, «которые пытаются вести дела по-старому, тяготеют к дипломатии Вестфальской системы, а не постиндустриального общества» (с. 85). Фраза совершенно смешная, имея в виду, что приблизительно из 200 государств в мире в «постиндустриальное общество» попало, дай бог, стран 50, а остальные живут или в доиндустриальном, или в индустриальном мире. И почему им тогда не тяготеть к Вестфальской системе, хотя многие из них, подозреваю, о такой системе наверняка и не слышали. Но самое интересное другое.

Авторы, видимо, не понимают, что переход к «постиндустриальному обществу», ядром которого является сервисно-информационная экономика, предполагает усиленный грабеж стран Третьего мира, точнее, индустриальные, сырьевые и аграрные сектора экономики государств Азии, Африки и Латинской Америки. Именно этим и занимается «великолепная семерка» постиндустриальных обществ, в том числе и на территории России, что вполне естественно, т. к. без такого грабежа сама по себе сервисно-информационная экономика существовать не может. Даниил Белл, введший термин «постиндустриальное общество», надеялся, что такое общество будет лишено классовых антагонизмов и настанет, наконец, классовая гармония. Частично надежды сбылись. Но только в зоне Первого мира. Вместе с тем все эти классовые противоречия сохраняются во Втором и Третьем мире, а самое главное — между Первым и Третьим миром, и т. е., по терминологии Пекина, между Севером и Югом. Короче, термин «постиндустриальное общество» в какой-то степени применим к развитым государствам капитализма. А рассуждать через данную категорию обо всем мире столь же глупо, как и говорить о посткапитализме.