Мир без России

Далее авторы пишут, что этот самый «посткапитализм» является как бы обратной стороной «всеобъемлющей глобализации», которая, дескать, «стирает грань между внутренней и внешней политикой» (с. 65).

Такого уровня анализа от «гордости нации», честно говоря, трудно было ожидать. Неужели они не понимают, что во «всеобъемлющую глобализацию» не вовлечены ни Китай, ни Индия, ни Россия, а Африка, Латинская Америка, Восточная Азия (страны АСЕАН без Китая) «вовлечены» как объекты политики капиталистического ядра, т. е. как эксплуатируемая периферия капсистемы? Их же утверждения об ослаблении роли государства в глобализированном пространстве свидетельствуют о том, что они не прочитали ни одной работы, посвященной взаимоотношениям ТНК и государства. Они с удивлением обнаружили бы, что роль государства усилилась именно в эпоху «глобализации». Проблема также в том, что они явно не понимают разницы между глобализацией и интернационализацией, между последней и интеграцией. Иначе они не написали бы такую чушь, что, дескать, «у Москвы нет разумной альтернативы глобальному вовлечению в мировой процесс экономической интеграции» (с. 65). Фраза абсурдная, т. к. мир экономически не интегрирован, а интернационализирован, а это две большие разницы. И хотя авторы через две страницы отмечают, что «с другой стороны» и «несмотря на это» роль государства сохраняется и т. д., но в целом они не могут выделить доминирующую тенденцию в соотношении между государством и ТНК в нынешнем экономическом мировом пространстве.

Структура международных отношений видится авторами следующим образом: «Создается не однополярный и не классический многополярный мир, а многоуровневая высокоподвижная международная и межгосударственная система, где проблемы, особенно экономические, выдвигаются на первый план, все больше требуют многосторонних решений, новых международных институтов» (с. 67). Во-первых, однополярный мир не создается, а существует в настоящее время. Другой вопрос, в какую сторону этот однополярный мир трансформируется: в биполярность или многополярность. Во-вторых, «многоуровневая система» фактически создалась в начале 70-х годов, когда Япония приобрела статус третьей экономической державы. В те времена мы вслед за американцами (тогда тоже немало попугайничали) писали, что первый уровень (безопасности) состоял из двух сверхдержав: США и СССР; второй уровень (экономический) образовывали четыре державы: США, Общий рынок, СССР и Япония; третий уровень (политический) представляли тоже четыре державы, только вместо Японии называли Китай. (Известно, что Япония до сих пор бьется за реализацию идеи-фикс: приведение политической роли в соответствие с экономической мощью страны.) А что касается — «экономические проблемы на первый план», то этой «новости» опять же не менее 30 лет, особенно в связи с той же Японией. Так что с геостратегических и геоэкономических позиций приведенная фраза авторов ничего нового в понимание структуры международных отношений не вносит, а повторяет старые банальности.

Другое дело, если бы авторы поставили вопрос и дали бы на него ответ: насколько геостратегический (= силовой) подход отражает реальности современного мира в условиях интернационализации мировой экономики. Другими словами, какая из мировых тенденций — связанная с геостратегией или геоэкономикой — окажется доминирующей в определении структуры мировой системы? Такой вопрос даже не ставился.

Но остро поставлен вопрос об идеологии. Пишут: «Вместо того чтобы думать, как добиться экономического роста и невыпадения из мировой экономики, мы до сих пор спорим вокруг идеологии или теоретических моделей развития — либеральной или этатической» (с. 80). Спорить об идеологии им действительно незачем, поскольку они представляют «политический класс страны», а страна у нас (понятно, что речь идет о государстве) типично капиталистическая по существу, российская по форме. Но о моделях развития спорят даже в капиталистических обществах. Господа же эксперты должны знать, что существуют различные модели выведения государств из кризиса. Попробовали либеральную модель в России — полстраны нет. Новые руководители, судя по всему, попытаются «диалектически» соединить либерализм с государственностью (или, по терминологии забугорников, этатизмом). Исход, правда, заранее известен. Значит, заранее же надо обдумать другие модели. И «выпадает» Россия из «постиндустриального развития» именно потому, что никак не определится с идеологией (о чем как раз пишет группа С. Благоволина).

Единственно, с чем можно согласиться с авторами, так это в бесплодных дискуссиях относительно «великой» России. В этой связи они справедливо критикуют концепцию многополярности, которая предполагает восстановление «полюсного» статуса России (как одного из полюсов), на что у Москвы нет ни сил, ни финансов, ни экономических ресурсов (с. 90–91).