Мир чудес

– Лучше, чем вы, по всей видимости, – сказал Магнус. – Она стала моим дорогим другом и относилась ко мне очень хорошо, а я тогда очень нуждался в дружбе. Она была одной из протеже Ирвинга, и ради нее я воздаю честь его памяти.

– Простите, бога ради, простите. Я ее знал очень поверхностно, хотя, бывало, и встречался с ней. Вы должны признать, что актрисой она была просто никакой.

– Возможно. Хотя я и видел, как она блистала в некоторых постановках. Она не всегда получала подходящие для нее роли.

– Не могу себе представить роль, которая бы ей подходила. Считается, что она не давала старику развиваться. Я бы даже сказал, тащила его назад. Наверно, когда-то он был очень неплох. Если бы у него была порядочная актриса на первые роли, то он, может быть, не кончил так, как кончил.

– Я не знал, что он плохо кончил. Напротив, я знаю наверняка, что, уйдя на покой, он был вполне счастлив и вдвойне счастлив оттого, что она рядом. Может быть, мы говорим о разных людях?

– Я думаю, все зависит от того, как смотреть. Я, пожалуй, лучше помолчу.

– Нет-нет, – сказал Линд, – давайте уж начистоту. Кто такие эти Тресайзы? Из театральной среды, да?

– Сэр Джон Тресайз был одним из самых популярных романтических актеров своего времени, – произнес Магнус.

– Но репертуар у него был просто ужасающий, – отозвался Инджестри, который, казалось, закусил удила. – В двадцатые годы он играл то, что еще при Ирвинге было трачено молью. Ох, посмотрели бы вы, Юрген, на это. «Лионская почта», «Корсиканские братья» и этот непотопляемый «Владетель Баллантрэ».[104] Я вам скажу: увидеть его в театре было все равно что заглянуть в глубокую бездну времени.[105]

– Это неправда, – сказал Магнус, и по спокойствию его голоса я понял, что он готов взорваться. – Если бы вы дали себе труд вникнуть, то поняли бы, что он делал превосходные вещи. Несколько очень популярных постановок Шекспира. Великолепный Гамлет. Деньги, заработанные на «Владетеле Баллантрэ», он потратил на то, чтобы познакомить англичан с творчеством Метерлинка[106].

– Метерлинк стар как мир, – сказал Инджестри.

– Сегодня – может быть. Но мода переменчива. И представляя публике Метерлинка, сэр Джон Тресайз был новатором. У вас нет никакого снисхождения к прошлому?

– Ни малейшего.

– От этого вы теряете в моих глазах.

– Да бросьте вы! Сами ведь – актер до мозга костей. Вы же знаете, что такое театр. Из всех искусств он самый нетерпимый к прошлому.

– Несколько раз вы заметили, что я хороший актер, потому что вполне пристойно могу изобразить Робера-Гудена. Я рад, что вы так думаете. Вы никогда не задавали себе вопроса: у кого я этому научился? Что такого особенного в моей работе? Да то, что я даю зрителям возможность увидеть не только хорошие фокусы. Им нравится, как я играю роль фокусника. Они говорят, что у моей игры романтический флер. На самом деле они имеют в виду, что моя игра впитала искусные приемы девятнадцатого века. А где я им научился?

– Вы явно хотите мне сказать, что переняли их у старика Тресайза. Но это же две разные вещи. Я прекрасно его помню. Он был кошмарен.

– Я думаю, все зависит от точки зрения. Может быть, у вас были причины не любить его?

– Отнюдь нет.

– Вы же сказали, что были с ним знакомы.

– О, это было шапочное знакомство.

– Значит, вы упустили случай познакомиться с ним поближе. У меня такой случай был, и я им воспользовался. Может быть, мне это было нужно больше, чем вам, потому что знакомство с сэром Джоном дорогого стоило. А Миледи была замечательной женщиной. А потому завтра утром – желтые розы.

– Так вы позволите нам прислать фотографа?

– После того, что вы сказали, – нет. Я не страдаю непомерной щепетильностью, но некоторая ее доля у меня есть. Поэтому держитесь завтра от меня подальше, а если вы ослушаетесь, я не стану сниматься в тех нескольких кадрах, что вам еще нужно доснять. Вам ясно?

Все было ясно, и, помедлив несколько минут, – чтобы продемонстрировать, что с них не так-то легко сбить спесь, Инджестри, Юрген Линд и Кингховн покинули нас.

2

На следующее утро мы с Лизл сопровождали Магнуса в его сентиментальном путешествии. Лизл было интересно узнать, кто такая Миледи; нежность и почтение, с которыми Магнус говорил о женщине, казавшейся Инджестри смешной, разбудили любопытство Лизл. Меня же интересовало все, касающееся Магнуса. Ведь мне в конечном счете нужно было думать о моем документе. И потому мы оба отправились с ним за розами. Лизл принялась возражать, когда он купил дорогой букет из двух дюжин цветов.

– Если ты оставишь цветы на улице, их непременно украдут, – сказала она. – Твой жест ничуть не пострадает, если это будет не букет, а всего одна роза. Не бросай денег на ветер.

Я еще раз получил возможность подивиться отношению очень богатых к деньгам: то они снимают роскошный номер в «Савое», а то препираются из-за нескольких цветков. Но Айзенгрима не так-то просто было сбить с намеченного курса.

– Никто их не украдет, и ты увидишь почему, – сказал он.