Мир чудес

– Я думал, вы меня простили, – сказал Инджестри, напуская на лицо шаловливое (насколько то позволяли его возраст и внешность) выражение. – Я не прикидываюсь, будто отказался от земных радостей. Вернее, как-то попытался было отказаться, да ничего хорошего из этого не вышло. Но при мне остались мои интеллектуальные одежды, и время от времени я в них щеголяю. Продолжайте, пожалуйста, про сэра Джона и его эгоизм.

– Непременно, – сказал Магнус. – Только в другой раз. Официанты проявляют нетерпение, а главный бандит уже деликатно шуршит счетом.

Я не без зависти смотрел, как Инджестри, даже не удосужившись бросить взгляд на цифры, подписал счет. Наверно, он тратил не свои деньги. Мы вышли на улицу под лондонский дождь и взяли такси.

4

Следующие несколько дней Магнус был занят в студии под Лондоном – нужно было доснять несколько кадров «Hommage»; это были крупные планы – главным образом его руки во время сложных манипуляций с картами и монетами, но он настаивал, чтобы на нем при этом были полный костюм и грим. Немало времени ушло на утомительные препирательства с модным фотографом, которого отрядили для съемки рекламных фотографий. Он талдычил Магнусу, что хочет сделать фото «настоящего Айзенгрима». Но Магнусу не нужны были съемки скрытой камерой, и он не обошелся без резкостей в адрес фотографа – бородатого фанатика в сандалетах, – требуя, чтобы не было никаких съемок того, что он с такой старательностью прятал в течение более чем тридцати лет. Поэтому мы отправились к одному очень знаменитому фотографу, известному своими съемками королевской семьи, и они с Магнусом наметили несколько портретов, которые ко взаимному их удовлетворению были сняты в великолепном интерьере старого театра. На все это ушло немало времени, но в конце концов все дела были закончены и причин оставаться в Лондоне больше не было. Но Линд и Инджестри и в меньшей степени Кингховн были исполнены решимости дослушать историю Магнуса до конца. Он долго их дразнил, отговаривался, утверждая, что, мол, ничего такого в его истории нет, что он устал говорить о себе, но наконец было решено, что они проведут с нами день перед нашим отъездом из Лондона и получат свое.

– Делаю это только ради Инджестри, – сказал Магнус, и мне это замечание показалось странноватым, поскольку они с Роли с самой первой встречи в Зоргенфрее были далеко не на дружеской ноге. Как и всегда, надеясь услышать в ответ что-нибудь интересное, я воспользовался случаем и сказал Роли об откровениях Магнуса. Роли был озадачен и польщен.

– Не могу понять, почему он это сказал, – такова была его реакция. – Но в нем есть что-то, что возбуждает во мне далеко не ординарное любопытство. Он очень похож на кого-то, кого я знал, только вот не могу припомнить на кого. Меня очаровала та резкая отповедь, которую я получил, высказав свое мнение о старике Тресайзе и его жене. Я знаю о сэре Джоне кое-что, проливающее на него совсем не такой розовый свет, который окрашивает воспоминания Магнуса. Эти рассказы о старых актерах… знаете, большинство из них были жуткими бездарями. Искусство артиста – самое недолговечное. Вам не приходилось пересматривать фильм, который вы видели тридцать или даже сорок лет назад и сочли замечательным? Умоляю вас, не ходите на такие фильмы. Сплошное разочарование. Обычно ты помнишь то, чего на самом деле нет и не было. Нет уж, пусть старые актеры умирают.

– А как насчет старых фокусников? – спросил я. – С какой стати вы взялись за «Hommage»? Почему бы вам не оставить в покое кости Робера Гудена?

– Именно что кости. Уж не думаете ли вы, что наш фильм имеет к старику какое-нибудь отношение? Ни в коем случае! С такими современнейшими приемами в нашем распоряжении, да еще притом, что Юрген Линд каждый кадр пропускает через свою собственную модерновую концепцию иллюзионизма. Да если бы вас перенести назад во времени, чтобы вы смогли увидеть Робера-Гудена, вашим глазам открылось бы нечто жутко убогое в сравнении с тем, что предлагаем мы. Да он просто крючок, на который Юрген вешает изящное современное творение. Чтобы показать что-либо безошибочно современное, нам необходимо тщательное исследование прошлого, его безупречное воспроизведение и еще бог знает что. Парадокс? Но с этим ничего не поделаешь.

– Значит, вы полагаете, что ничего, кроме настоящего момента, не существует, а все происходившее в прошлом сведено на нет одним тем фактом, что вернуть его нельзя? Мне кажется, что для такого мировоззрения есть свое название, но что-то оно не приходит мне сейчас на ум.

– Да, вы почти точно сформулировали мои убеждения. Почему Айзенгрим восхищается сэром Джоном и Миледи, интересует меня как феномен настоящего. Я очарован тем, как он думает сегодня, и тем, сколько эмоций вкладывает в рассказ о своих чувствах. Никто меня не убедит, что две эти старые перечницы были чем-то особенным.