Мир Гаора. 5 книга. Ургайя

Он снова лёг и закрыл глаза, прижавшись щекой к острым, сразу и ледяным, и горячим камням. Всё, больше он никуда не пойдёт и не поплывёт. Что мог он сделал, а теперь пусть будет, как будет…

— Рано ж ты сдался, парень, — укоризненно покачала головой Мокошиха.

— Не по силам дорога оказалась, — так же со вздохом согласилась Нянька. — Неужто зазря всё?

— Подождём, — спокойно сказала Мокошиха. — Пусть полежит, пока сам не захочет выплыть.

То ли сон, то ли беспамятство… временами он ненадолго приходил в себя, ощущал камни под собой, жар справа и влажный холод слева, и снова проваливался в бесцветную пустоту, где уже не было ни страха, ни боли, ни надежды. Он ничего не хотел и ничего не ждал.

Неощутимо и безостановочно шло время. Ровно вытянувшись, горел в плошке огонёк, тихо кипела в деревянной чашке рядом вода, застыли на стене чёрные тени сидящих женщин.

Он очнулся оттого, что кто-то или что-то осторожно и ласково трогало его голову, гладя волосы. Вода? Он сползает в воду? Ну и пусть. Унесёт — так унесёт, утопит — так утопит. Его опять погладили по голове, по-прежнему ласково, но уже слегка ероша волосы, будто будили.

— Не спи на земле, простудишься.

Одновременно ласковый и строгий, мучительно знакомый голос.

— Мама?! — вырвалось у него.

— Мама, — неожиданно громко и ясно прозвучало в повалуше.

Мокошиха и Нянька, быстро переглянувшись, подались к нему, готовясь перехватить и удержать, когда начнутся судороги, но он лежал неподвижно,

— Мама, ты?

— А кто же ещё? — негромко засмеялись над ним.

Он открыл глаза, рывком оттолкнулся от земли, жёсткого галечника, и сел. Перед ним стояла женщина, с головой закутанная в серо-голубой туманный платок, сквозь который смутно просвечивало её лицо.

— Мама, ты здесь? Откуда? Зачем?

— Глупышок ты мой, — засмеялась она. Из-под туманного платка выпросталась рука, загорелая, в мозолях и шрамах, с коротко остриженными ногтями, потянулась к его голове и пригладила ему волосы. — Где же мне ещё быть? Где ты, там и я.

— Как это? — снова не понял он. И тут же догадался. — Ты из Ирий-сада пришла, да? Как Жук с Кервином из Эрлирзия?

— Всё-то тебе знать надо, — покачала она головой, — вот прищемят тебе нос, чтоб не совал, куда не следует. Вставай, сынок, не время разлёживаться. А грязный-то какой, это ж надо так вывозиться. Давай, умою тебя.

Она взяла его за руку и несильно потянула к себе. Он готовно встал, оказавшись с ней одного роста, даже выше.

— Мама…

— Эким ты ладным вырос, — улыбнулась она.

Он смущённо покраснел, сообразив, что стоит перед ней совсем голым, ведь не мальчик уже, прикрылся ладонями.

— Ничего, сынок, не стыдись, я — мать, мне всё можно. Ну, идём, умоешься. Мыла нет, я тебе из ладошек на голову и спину солью, а то ты в крови весь. Не ранило тебя?

— Нет, это не моя кровь, — ответил он, входя в воду.

Пока он лежал, туман затянул и стремнину, оставался только крохотный пятачок у стрелки. Он зашёл по колено и стал мыться голубоватой, как окутывавший мать платок, прохладной и очень приятной на ощупь водой. Мать стояла рядом и так же черпала ладонями воду, поливая ему спину и голову, смывая с него кровяную корку, теребила, промывая, волосы.

— Лохматый я? — спросил он, отфыркиваясь.

— Какой есть весь мой, — засмеялась она, выливая очередную пригоршню ему на голову. — Ой, с гуся вода, а с мово Горки худоба.

— Что?! — он резко выпрямился и повернулся к ней. — Что? Как ты назвала меня?

— Вспомнил, значит, — кивнула она. — Горкой звала тебя, Горушкой, а как стал по улице бегать, перестала.

— Горка, — медленно, словно пробуя на вкус, новое слово, повторил он. — Что это, мама?

— Да слышал, небось, про трёх братьев, ну, Дубыня, Усыня и Горыня. Как они со Змеем Огненным воевали.

Он покачал головой.

— Нет, не сказывали мне. Это… сказка?

— А кто теперь упомнит, — отмахнулась она. — Ещё услышишь. А меня как звал, помнишь?

— Мама, — пожал он плечами, — как же ещё. — И вдруг едва успев удивиться внезапно всплывшему слову, выпалил: — Мамыня, так?

Она кивнула и погладила его по лицу. Он перехватил её руку, прижался к ней губами. Другой рукой она погладила его по голове.

— Всё, сынок, ступай, тебе ещё далеко плыть, и жить тебе долго.

— Мама…

Она снова погладила его, но сказала уже строже.

— Ступай.

— Да, — кивнул он, по-прежнему прижимая к себе её руку. — Мама, ты… ты только скажи мне. Я Горыня, так? — она кивнула. — А ты? Как тебя звали?

Она молча смотрела на него просвечивающими сквозь платок тёмными глазами, и он заторопился, объясняя:

— Ну, раньше, до… до Амрокса?

— Знаешь про Амрокс? — строго спросила она.

Он кивнул.

— Тогда сам понимать должен. Что помнила, я тебе передала, день придёт, всё вспомнишь. А это… мала я была, когда забрали меня, имени настоящего ещё не имела. Больше тебе и знать нечего. И незачем. Тебе я мать, родная. Всё, ступай.

— А ты?

— А к себе уйду.

— А я не уйду без тебя, — твёрдо ответил он. — А если тебе нельзя уйти, то и я останусь. С тобой. Ну, мама, пойми, я не могу больше без тебя.