Мир Гаора. 5 книга. Ургайя

Трёпка шмыгнула носом и повинилась:

– Я лапнула его, а он…

– У тебя одно на уме, – отвесила ей подзатыльник Жданка. – Кирпичи мы к ногам ему приложили, а он…

Мужчины угрюмо молчали. Нянька снова кивнула:

– Так. Я сейчас к себе зайду, а потом у него буду. И не лезьте никто. Сами управляйтесь. Большуха, Тумак, чтоб порядок был, поняли? Недосуг мне сейчас. Мокошиха когда придёт, ну, она сама дорогу найдёт.

И ушла.

Ужин закончился в сосредоточенном строгом молчании. Даже Орешек, как обычно сидевший на коленях Джадда, который кормил его из своей миски, не лепетал и не гукал. Поев, все встали и тихо разошлись по своим повалушам.

Отдав Орешка Цветне, Джадд накинул куртку и вышел покурить на крыльцо. Вскоре к нему присоединились остальные мужчины.

– Как думашь, – негромко спросил Тумак, – выживет?

Джадд пожал плечами.

– Ток плохо, – тронул себя пальцами за висок. – Очень плохо.

– Через голову пропускали? – удивился Тумак и понурился. – Хреново.

– Жалко мужика, – тихо сказал Чубарь.

Помолчали.

– Вызвездило-то как, – вздохнул Лузга.

– К морозу, – кивнул Сивко.

И снова помолчали.

– Быват же такие сволочи, – пыхнул дымом Чубарь.

Джадд молча кивнул, а Тумак припечатал:

– Нелюдь она нелюдь и есть.

– То-то Старшая Мать велела солью присыпать.

– Ну да, чтоб нежитью не перекинулась и не вернулась.

– От нежити да нечисти соль – первое дело.

И вдруг во дворе появилась высокая чёрная фигура замотанной в платки женщины. А как ворота или калитка открылись, никто и не видел. Вот не было её, и вот она. Мужики сразу загасили сигареты и с поклонами расступились, открывая проход. Она ответила им кивком и, проходя мимо, бросила:

– Спать ступайте.

Мужчины дружно потянулись в дом. Только Тумак сначала сходил к воротам, проверил обе щеколды: на больших створках и на калитке. Джадд ждал его на крыльце и, когда Тумак проходил мимо него, сказал:

– Мой пост полночь.

Тумак молча хлопнул его по плечу.

…он падает в пустоту, белую прозрачную темноту, боли нет, потому что тела уже нет и болеть нечему, ни холода, ни жара тоже нет, ничего нет… а он сам есть? Его тоже нет… Полёт, он летит, в никуда, в ничто, он никто и летит в ничто… нет, его нет… пустота… какая она глубокая, пустота…

Нянька обмакнула палец в маленькую рюмку и провела мокрым пальцем по сухим холодным губам, потом осторожно нажав на губы, приоткрыла рот и смазала коньяком язык. Он не пошевельнулся, ресницы не дрогнули, дыхание не сбилось. Тело без души. Что же сотворили с тобой, Рыжий, что решил так уйти? Тогда, прибежав на отчаянный крик Своего Малого, увидев распростёртого на снегу голого мужика, что это Рыжий не поняла, да его и сейчас признать нельзя, а тогда-то она сразу почуяла неладное, но надо было что-то срочно делать, успокаивать, командовать, распоряжаться. Ну, Малого успокоила легко, Милуше с Белёной только мигнула, девки опытные, мужикам работу нашла, бабы тоже все при деле. Но вот когда вошла в кухню, всмотрелась в белое лицо, даже губы в один цвет, пощупала холодное, твердеющее под руками как у мёртвого тело, поняла – без Мокошихи делать нечего, не справиться ей с ним. Рыжий всегда был нравным, решил уйти, так уйдёт. А ведь тоже не сам решил, заставили. Бывает, слышала она ещё девчонкой, что может раб – вот так в побег уйти, живым куда уйдёшь в ошейнике и с клеймом, а вот так, в смерть… случалось, уходили. По-всякому. Шли на управляющего, а то и на хозяина с кулаками, чтоб казнили, а некоторые и вот так: ложились и застывали. И голозадые, редко, но случалось, так же от жизни невыносимой в смерть бежали. И вживую повидать пришлось, даже провожала, принимая решение уходщего, а случалось и останавливать, и возвращать. Всякое бывало. Далеко ты уже, Рыжий, еле дотягиваюсь до тебя, и возвращаться не хочешь. Ох, лишь бы Мокошиха не запоздала.

…белая прозрачная пустота… он летит, и полёт не радует и не опьяняет… летит или падает? В пустоте нет ни верха, ни низа, так не всё ли равно… блаженное чувство равнодушия, всё кончилось, он ни о чём не жалеет, ничего не боится, нет ни боли, ни… ничего нет… пустота, ты совсем не страшная, пустота, я ухожу в тебя, растворяюсь в тебе, ещё немного и меня не будет, совсем, будет только пустота…

Лёгкий шум за дверью, чей-то шёпот.

– Наконец-то, – сказала, не оборачиваясь, Нянька.

– Как уж смогла, – ответил за её спиной немолодой, но исполненный силы голос. – Ну, чего тут? Застыл, мне сказали.

– Уходит он, – ответила, по-прежнему не глядя на вошедшую, Нянька, – еле дотягиваюсь, не слышит он меня.

– Как так? Ты ж не в малых силах, – удивилась Мокошиха, становясь рядом и сверху, не наклоняясь, разглядывая по-мёртвому неподвижное тело. – Ну-ка посмотрю… И впрямь… непросто. Куда же это он?

– Пока до места не дойдёт, – вздохнула Нянька, – не увидим.

– Будем ждать, – кивнула Мокошиха, пододвинула непонятно как оказавшуюся в повалуше вторую табуретку и села рядом. – Поишь чем?

– Глотать не может, – Нянька повторила процедуру смазывания губ и языка коньяком, – смазываю.

Мокошиха кивнула.

– Малого своего этим тогда отпаивала?