Мир Гаора (СИ)

   - Да, господин Рарг, - тяжело переводя дыхание, сказал его могучей спине Гаор. - К площадке прибавить полосу.

   Он подобрал свою куртку, накинул на мокрые плечи и побежал вниз, уже почти здраво соображая. Сказанное Снежкой было настолько недвусмысленно и требовало столь однозначных действий, что он об этом и не думал. Тем более что предложенный Снежкой вариант был в этой ситуации наименьшим злом. Больше его заинтересовало вырвавшееся у Снежки слово "матка". Значит, в третьей спальне живут всё-таки по-людски, и Снежка не совсем одна, есть кому за ней присмотреть. И значит, как ни старается Мажордом всех задавить, а не получается. А вот что он во сне плачет и кричит... Ну, что плачет, он знал: сколько раз просыпался с мокрыми щеками, а вот про крики... И Снежка говорит, что он кричит шёпотом, так откуда же Медицина про это знает? Кто-то стучит, понятно, но чтоб стучать, надо слышать. Так что не такой уж это, видно, шёпот.

   И потому, спустившись вниз, сразу пошёл в амбулаторию.

   Первушка была на месте.

   - Ага, - встретила она Гаора, - хорошо, что пришёл. Раздевайся, посмотрю тебя.

   Спорить Гаор не стал, но предупредил:

   - Я целый.

   Первушка усмехнулась.

   - Знаю, это чтоб, если заглянет кто.

   Гаор сложил на табурет куртку и майку и встал перед ней. Первушка достала фонендоскоп и стала выслушивать ему грудь.

   - Куда хозяина возишь?

   Он вздрогнул и ответил резче, чем хотел: ссориться с Первушкой в его планы не входило.

   - Куда велено, туда и вожу.

   Первушка не удивилась и не обиделась.

   - Ждёшь в машине или за ним ходишь?

   - Когда как, - уже спокойнее ответил Гаор.

   Она кивнула.

   - И что ты такого увидел, что кричать по ночам стал?

   Он промолчал, но ей, похоже, и не был нужен его ответ.

   - Что ж это у тебя сердце такое хлипкое, на всё отзывается? - она говорила негромко, переставляя на его груди мембрану фонендоскопа. - Хочешь выжить - сердце не распускай. Зажми его, понял? От собак отбивался, понятно, жить хотел, а Мизинчика зачем выносил? Да ещё чуть не плакал. Кто он тебе? Никто. И ты ему никто. Ну, и живи в стороне. Бьют не тебя, так у тебя и не болит. Береги сердце, - она подняла голову и твёрдо посмотрела ему в глаза. - Понял, о чем я?

   - Понял, - кивнул Гаор.

   Первушка повесила на шею фонендоскоп и отошла к шкафу, покопалась в нём.

   - На вот, выпей.

   - И что это? - поинтересовался Гаор.

   Она усмехнулась.

   - Не веришь мне? Пей, не бойся, мне твоя смерть не нужна.

   - Если снотворное, то не буду, - спокойно сказал Гаор, подчёркнуто игнорируя её слова о вере и отраве, и пояснил: - Мне в десять к хозяину идти.

   Первушка кивнула.

   - Знаю. Это успокаивающее. И сердцу поддержка. Пей, спокойней будешь.

   Сопротивляться глупо и, похоже, небезопасно. Ну, была не была! Он залпом выпил тёмную, противно пахнущую, но почему-то сейчас странно приятную жидкость, отдал мензурку и повернулся к своим вещам.

   - Грудь не подбриваешь? - вдруг спросила она.

   - Зачем? - искренне удивился Гаор.

   Первушка пожала плечами.

   - Охота тебе по-дикарски...

   Гаор повертел мокрую насквозь от пота майку, положил её обратно на табурет и надел куртку прямо на голое тело, подтянул молнию почти до ключиц, прикрывая слипшиеся от пота короткие завитки на груди. Она молча ждала, и он ответил:

   - Не видала ты по-настоящему волосатых, раз.

   Она пренебрежительно дёрнула плечом, и он продолжил:

   - А я такой, какой я есть, это два. Никого не затаскиваю и не зазываю, кому нравится, - он усмехнулся, - сами приходят. А рабу бриться запрещено, это три.

   Первушка покачала головой, глядя на него с укоризной и удивлением.

   - Ты сколько лет рабом?

   - В ноябре пять лет будет, - зло улыбнулся Гаор.

   - И так забыл всё? Тогда ж ты другим был.

   Гаор задумчиво пожал плечами.

   - Смотря в чём. Брился, да, как все, и лицо, и голову, и тело. Я же, - он усмехнулся, - военный, привык форму соблюдать. А как ошейник надели и сказали: нельзя, значит, нельзя. Положено волосатым быть, значит, положено.

   - Странный ты, - Первушка стояла, засунув руки в карманы своего халата, и задумчиво рассматривала его. - То мягкий, лепи из тебя что хочешь, а то, как камень, становишься, упрёшься, и всё. И не угадаешь с тобой: где упрёшься, а где поддашься. Думаешь, ломать придётся, а ты уже всё, готовенький. Или пустяк, обычное дело, а ты ни в какую... Ты и раньше таким был?

   - Не знаю, - усмехнулся Гаор, - наверное. А в чём я поддался сразу?

   - Ну, в речи. Купленных долго от болботанья отучают, а ты тут сразу как положено заговорил. А вот с Цветиком? Почему с ней не пошёл? Хозяина боишься? Так ему плевать, кто с кем трахается, это Первые, что Старый, что Молодой, следить и разбирать любят. А с третьей спальней ты безотказный. Чего так?

   - Долго объяснять. Ну, нравятся они мне.

   Она фыркнула.

   - Много ты их под одеялом рассматриваешь. Ладно, иди и помни, что сказала. Порвёшь сердце, никакой категории не будет.

   - Спасибо, - искренне ответил Гаор и ушёл.