Мир Гаора (Сон 1-10) [СИ]

…Он так и сделал. А что Сержант сказал: «твой отец», а не «мой брат» тогда как-то прошло мимо сознания. Это был третий раз. Да, тот, первый, потом после летних лагерей, перед выпускным, этот не в счёт, в третий раз после выпуска, а в четвёртый, когда ему дали отпуск перед отправкой в Чёрное Ущелье. Конечно, им не сказали, куда их отправят, но и так было ясно. Такие послабления и вольности только у смертников: из Чёрного Ущелья мало кто возвращался живым, а целым ни один…

…Его направили в девятый корпус. К лежачим. Сержант, какой-то маленький, ссохшийся, в седой редкой щетине, морщинистая тонкая шея жалко, как у новобранца торчала из широкого ворота больничной рубахи. Он бы не узнал его, если бы медсестра, встретившая его у входа в корпус, строго проверившая его пропуск, но охотно позволившая ему подшлёпнуть себя по упруго торчащему из-под халата задику, пока они шли по коридору, не провозгласила от порога.

— Яшен Юрд, к тебе!

На «ты» и без звания. Палата на десять коек, и он сразу увидел, как на третьей во втором ряду зашевелилось, высвобождая из-под одеяла руки… это Сержант?! Но он сразу справился с собой и лицом, шлепком развернул хихикнувшую медсестру к двери, взял стоявшую у стены табуретку, подошёл и сел. Сержант смотрел на него слезящимися глазами и улыбался беззубым ртом.

— Здравствуй, — сказал он. — Это я.

— Вижу, не слепой ещё, — ответил Сержант. — Получил ещё нашивку?

— Получил, — кивнул он.

— А за что сняли?

— Не тому морду набил.

— И снова дали?

— Дали, — кивнул он, недоумевая, откуда Сержант всё знает. — Это тебе отец рассказал?

— Я сам вижу, — Сержант приподнял чуть подрагивающую руку, указывая на его воротник. — Пришил, спорол и снова пришил. А отец твой не приходил, нет…

…И снова «твой отец», а не «мой брат». И снова он не понял. И сейчас не понимает, а вспомнил и почувствовал: неспроста. Но тогда не задумался, и сейчас не до этого…

… — Давно?

— Ни разу.

Сержант сказал это так спокойно, что он на мгновение растерялся.

— К нам никто не приходит, — вдруг сказал лежавший на соседней кровати старик, до жути похожий на Сержанта, — мы никому не нужны.

— А ко мне пришли, — возразил Сержант.

— Ему просто больше не к кому идти, — возразил старик. — Смотри и запоминай, молодой. Если не погибнешь в бою, умрёшь здесь.

— Тьфу на тебя! — Сержант даже попытался плюнуть в сторону соседа. — Не слушай его. Ты куда теперь?

— Куда прикажут, — отшутился он, — вот, я конфет принёс. Они мягкие.

Сержант ухмыльнулся.

— Под подушку положи. На проходной сколько отсыпал?

Он подмигнул в ответ.

— Обошлось.

— Не оставит тебя отец в городе? — тихо спросил Сержант. — Можно же в учебку пристроить. Ты ж через бои уже прошёл, аттестат хороший, я помню. А то и в свою охрану мог взять.

Он молча мотнул в ответ головой.

— Куда всё-таки? — совсем тихо спросил Сержант. — Неужто…

— Нам водки вчера выдали, — так же тихо ответил он, — строевой, считай что, нет, и увольнительная свободно, девок прямо в казарму приводим.

— И ничего?

— Ничего, — угрюмо кивнул он.

— Значит, туда, — вздохнул Сержант и закрыл глаза, полежал так, с сочащимися из-под ресниц слезами.

Он молчал, сидя рядом. В палате слабо стонали, кряхтели, шуршали чем-то.

— Ты аккуратнее, — попросил, не открывая глаз, Сержант, — по дури не лезь.

— Не буду, — кивнул он.

— Я помню, как привезли тебя. Грязный был, тощий.

— Я и сейчас не жирный, — попытался он пошутить.

— Я помню, — продолжал своё Сержант, — а я поглядел, ну думаю, в этом кровь наша, нашего он рода. Ты выживи. Самое главное на войне не победить, а выжить. Кто выжил, тот и победил…

…Кто выжил, тот и победил. Попробуем, по-твоему, Сержант. Свет гаснет, ночь ему устраивают, а поесть перед темнотой не дали. На кого-то это, может, и действует, а на него… Постараемся, чтоб не подействовало.

А после дембеля он к Сержанту на кладбище пришёл. Армейское кладбище там же, при госпитале-интернате. Зелёное поле, аккуратные ряды гипсовых, под камень, табличек. Звание, имя, фамилия, год рождения, год смерти. Таблички так тесно, что понятно: под ними не саркофаги, а простые урны с пеплом, а то и вовсе ничего. Уборщик показал ему нужный ряд… Уборщик… спутанные волосы закрывают лоб, неровная щетина на подбородке и щеках, в растянутый ворот старого свитера виден ошейник… Раб. Ошибся ты, старик на соседней койке, не лежать мне в этой богадельне и на этом кладбище. Где рабов хоронят, и хоронят ли вообще, никто не знает. А кто знает, то не говорит…

…На столе вперемешку переполненная пепельница, чашки и кружки из-под чая и кофе, тарелки с бутербродами и вяленой рыбой, пивные бутылки, растерзанные на отдельные листы газеты, исчёрканные листы рукописей.

— Пойми, суть не в том, чтобы отыскать жареное! Даже горячее. Как кто-то кому-то набил морду в фешенебельном кабаке! Или с кем спит очередная пассия очередной высокопоставленной сволочи!

— Кервин!

— Извини, Мийра, но…

— Но дети слышат.

— Детям пора спать. Гаор, понимаешь, есть вещи, о которых все знают, или догадываются, но о которых не говорят. Вот это вытащить на свет, обнародовать…

— И пойти по политической статье?