…Теперь она понимает, о чём говорила та женщина и почему мама стала ей говорить не о послушании, а об уме и учёбе. Так дальше и пошло. День за днём и год за годом. Она не то, что забыла, а не вспоминала специально, а жизнь снова и снова неумолимо подтверждала слова той женщины на каждом гимназическом, а потом университетском балу, когда она период за периодом от приветственного марша-выхода до прощального танца стояла или сидела у стены, наблюдая за танцующими, и её никогда не приглашали, даже как будто не замечали, проходя мимо неё к одноклассницам и однокурсницам. И потом… с ней достаточно охотно разговаривали, но исключительно на серьёзные темы, и никогда никакого даже намёка на флирт. Даже он…
Моорна торопливо вытерла слёзы, выступившие как всегда при этом воспоминании, и старательно улыбнулась входившей в кабинет Эрде с подносом для «второго акта» Жизнь продолжается и надо жить. Она надеется и ждёт. И будет ждать. Потому что у неё это навсегда.
Лето
2 декада
Дамхар
Жаркое дамхарское лето. Грозовые ливни, ясные безоблачные дни, тёплая, напоённая травяными и лесными запахами звёздная, а то и лунная темнота, когда ночуешь не в избе или в заведении, а где-то у родника или ручья.
Рейс как рейс. Не длиннее и не короче обычного. И он один, а то повадился хозяин отправлять с ним то Тихоню, то Гарда. Нет, понятно, конечно, что молодых приучать пора, а в одиночку им пока рановато. И в паре их не отправишь. Нет, мешать пацаны не мешают, кое в чём помогают, и даже кое-какие… хм, удовольствия получаются. Правда, ночевать в заведениях и посёлках пацанам пока запрещено, но мы и так устроимся, лето же…
Гаор гнал машину по одному из привычных накатанных чуть ли не до автоматизма маршрутов. Хотя нет, здесь смотри в оба, лес глухой,
Проверяя себя, он быстро глянул на карту, заранее — на всякий случай — подыскивая объяснение такому отклонению от маршрута. Хотел спрямить? Нет, не прокатит, лесные тропки и старые гати, может, дорогу и сокращают, да время удлиняют, заставляя сбросить скорость до минимума, а то и медленнее пешехода ползти, да с остановками, чтобы веток нарубить и промоину хоть на раз прикрыть. Хотел к роднику свернуть, чтоб
Маленькая поляна на краю тоже небольшого озерца с чёрной водой и ярко-белыми кувшинками, а вокруг мощный матёрый лес. Как раз ему въехать и остановиться перед наполовину вросшей в землю избой.
Гаор остановил фургон, заглушил мотор и вышел. Огляделся. Ну, и куда его привели? И зачем? Вокруг никого. И тихо. Ни свиста, ни цвирканья, ни жужжания. Тишина. Но не мёртвая, а… И изба… странная. Чем-то на дзот смахивает. И… он вдруг понял, нет, вспомнил. Это та самая из его бредового сна, когда он валялся в жару после… продажи, да, Старшая Мать говорила, что та сволочь его продала, а он не верил, потому что из «Орлиного Гнезда» не продают, он и сейчас не верит, не до конца верит… Но под эти заскакавшие в голове, сталкивающиеся и мешающие друг другу мысли он подошёл к… всё-таки избушке-полуземлянке и попробовал дверь. Наружу открывается нежилая. Внутрь — жильё. Эта открылась от толчка. Согнувшись почти пополам он вошёл, спустившись по земляным ступенькам и смог выпрямиться, коснувшись головой потолка.
— Шапку сыми, — не приказала, а посоветовала сидящая у очага спиной к нему женщина.
В очаге горел невысокий, но яркий огонь, и она смотрелась плоским чёрным силуэтом.
Гаор сдёрнул с головы каскетку и привычным движением сунул её в карман куртки.
— Вот огонь, вот вода, — продолжала женщина звонким, но не оглушающим и с каждым словом становящимся старше голосом. — Вставай куда хочешь.