Мир Гаора (сон 1-8)

Работа оказалась и пустяковой — отошли кое-где контакты — и необычной. Некоторые картины висели в два слоя. Верхняя закрывала нижнюю и сдвигалась малозаметной, вернее, совсем незаметной для незнающего, кнопкой в левом нижнем углу. Это были портреты, как сразу понял Гаор, Ардинайлов. Разумеется, свободных, в богатых, зачастую старинных одеждах, напыщенно величественных позах, но таких же востроносых, как обитатели первой и второй спален. Голован всех изображённых знал и по ходу дела как невзначай называл их Гаору, но не имена, а кем они приходятся нынешним обитателям "Орлиного Гнезда". На одной из "внутренних" картин рядом с вальяжно расположившимся в кресле стариком — он уже попадался раньше, и Голован назвал его "Первому Старому дед" — стояла, нежно приобняв его за плечи, девочка лет двенадцати в нарядном, но не парадном платье. Лицо её привлекло Гаора. Он не сразу понял чем и постоял, разглядывая. И вдруг сообразил. Поза, лицо и глаза странно и притягательно не подходили друг другу. Уверенная ласка лежащей на плечах старика руки, смущенная детская улыбка и холодные, настороженно внимательные глаза. Голован искал нужную отвёртку в ящике с инструментами, а он стоял и рассматривал. И всё больше ощущал, что где-то он её или очень похожую на неё уже видел. И воспоминания были не очень приятные. Но почему?

— Ну, и как тебе? — подошёл к нему Голован.

— Что? — вздрогнул Гаор. — Ты о чём?

— О ней, — Голован подбородком указал на портрет. — Узнал?

— Откуда? — искренне удивился Гаор и, не удержавшись, спросил. — Кто это?

— Тогда её Орингой звали, — негромко заговорил Голован. — Мне она бабка, по матери. И по отцу. Свободнорождённой была, дед её, рассказывали мне, любил, очень любил. А она в четырнадцать лет сбежала из дома. К летуну, ну, авиатору. Стала его подругой и сына ему родила. Мальчишку бастардом записали, а он, как ей пятнадцать исполнилось, ну, чтоб закон не нарушать, женился на ней. И она ему ещё сына родила, уже законного, правда, младшего, то ли третьим, то ли четвёртым был. Приехала за приданым, отец с братом, его ты знаешь, Первый Старый, встретили, угостили. Как положено. Она, говорят, прямо за столом заснула. А проснулась с клеймом и в ошейнике. И стала Змеюгой. Старшей над рабами. Дом вела, всех вот так, — он показал Гаору плотно сжатый кулак, — держала. Я её помню. Умная была. И злая. А иначе не выжить.

Гаор слушал его молча, прикусив изнутри губу. Летун? Авиатор? Неужели? И когда Голован замолчал, спросил его:

— Зачем ты это мне рассказываешь?

— Чтоб ты знал, — Голован твёрдо, даже требовательно смотрел ему прямо в глаза. — Она же и тебе бабка.

— Откуда ты знаешь? — глухо спросил Гаор.

Голован усмехнулся.

— Что? Что твой отец генерал Юрденал? Нашлось кому узнать и сказать. А что хоть раз сказано, то всеми и узнано. А зачем тебе сказал? Так мне надо знать. Ты родич мне. Могу я к тебе спиной повернуться или нет? Ну? С кем ты?

Гаор настороженно улыбнулся.

— А у меня выбор есть? Хозяина не выбирают.

— Дурак, — необидно вздохнул Голован. — О подвале речь.

Гаор пожал плечами.

— Я в ваши игры не играю. К кому у меня счёт есть, сам сведу. А так? — и усмехнулся. — Я Устав блюду. А по Уставу подлость запрещена.

— Хороший устав, — улыбнулся и Голован. И вдруг с живым искренним интересом спросил: — А ещё что в твоём уставе сказано?

— Не подличай. Не предавай доверившихся тебе. Слабому помоги, наглому дай укорот.

Гаор говорил лёгким, чуть насмешливым тоном, но с очень серьёзным, даже строгим выражением лица, и так же серьёзно слушал его Голован.

— А главное… Выживи, но не за счёт других.

Голован задумчиво кивнул.

— Что ж… И где тебя этому научили?

— В отстойнике. Перед первыми моими, — Гаор горько усмехнулся, — торгами. А что кто выжил, тот и победил, я на фронте понял. И до кишок прочувствовал.

Голован снова кивнул и с простой необидной деловитостью сказал:

— Давай по-быстрому закончим. А то завозились.

Вдвоём они быстро проверили остальные механизмы, закрыли все "потайные" картины верхними, собрали инструменты и ушли.

Огромный дворец уже спал, во всяком случае в рабских спальнях горел синий ночной свет. Как только они вошли в подвал, Гаор попрощался кивком с Голованом и побежал к себе. На душ и сон ему оставалось меньше четырёх периодов, а голова нужна свежая. Увиденное и услышанное требовало осмысления. Слишком многое становилось понятным и одновременно запутывалось. Но это всё потом, после возвращения.

* * *