Мир Гаора (сон 1-8)

Что мыться и пить после тока нельзя, он помнил и потому ограничился тем, что обтёр себя бумажными салфетками — а ещё думал, зачем ему целую пачку дали, похоже, в "Орлином Гнезде" все всё заранее знали — оделся и стал убирать в салоне. Пол мыть не стал, только подмёл, собрал мусор, убрал со стола объедки и опивки… на диване наручники, ремни и пучок разноцветных проводов… нет, даже смотреть на них не может… сволочь, те пытали его, так приклеивали, а не втыкали, а этот… сволочь, что же ты со мной сделал, сволочь? Почему я ничего не помню? Только по боли и ранам догадываюсь. Последнее, что помню… угроза оприходовать… нет, я сказал "нет", это неповиновение… дальше… белый огонь… боль… лежу в наручниках, прикованный к скобам в полу, чёрт, как же я раньше не понял, зачем они, по телу электроды… боль… снова белый огонь… и снова на полу уже лицом вниз, пакостник сверху, навалился… руки скованы, но сбросил с себя, ударил ногами… снова беспамятство… чёрт, болит всё как, будто не стержнём, а штыком… да, вон они стержни, тоже на диване валяются, пусть сам убирает, где прячет… сволочь… глаза опять болят и слезятся… я не плачу, это от тока…

Он уже заканчивал работу, когда вернулся Фрегор, пытливо оглядел с порога его, убранный салон, снова его… Гаор угрюмо ждал продолжения издевательств и наказаний: за попытку неповиновения эта гнида ведь явно ещё не отыгралась. Но Фрегор снова удивил его, заговорив почти дружески, во всяком случае, сочувственно.

— Ты сам виноват, Рыжий, это же так положено, на Новый год всех рабов порют, обязательно, чтобы весь год в повиновении были. А ты… сам не лягу, вот и пришлось тебя немного… вразумить. Всё понял? Тогда за руль, есть тебе всё равно после тока сутки нельзя, и поехали. Завтрак я себе сам сделаю.

— Да, хозяин, — прохрипел Гаор, мимоходом удивившись, почему так саднит и горит горло, и прошёл на своё рабочее место.

Куда ехать ему не сказали, но всё равно. Глаза слезятся и болят, холодная белизна за стёклами, белая равнина, белое небо и красный как налитый кровью ничего не освещающий, не греющий расплывчатый диск солнца, Глаз Гнева Огня Небесного.

Прихлёбывая кофе, Фрегор улыбался воспоминаниям. А здорово получилось. Игра с вводом-выводом ему понравилась. Вводишь, спокойно привязываешь, прикрепляешь всё что надо, выводишь, чтобы бревно ожило и прочувствовало боль, и снова вводишь. То бревно бесчувственное, то "мясо" вполне активное и голосистое, и, похоже, Рыжий совсем не помнит, что с ним было, во всяком случае, пока лежал под формулой. Мастер так и говорил, и… и вот это сейчас и проверим, и если так… то и повеселимся! Дядюшке и не снилось.

Фрегор допил кофе, бросил чашку на поднос так, что она подпрыгнула и легла набок отрубленной головой, и решительно прошёл в кабину, сел рядом с Рыжим и покосился на него, искусно изображая уважительное смущение. И поймав удивлённый взгляд раба, начал игру.

— Не ждал я от тебя, Рыжий. Здорово тебя в пресс-камере натаскали. Нижним ты, конечно, не ах, квалификация слабенькая. Но верхним… нет слов! И откуда что взялось. И без шартреза, всухую… думал всё… — Фрегор вполне искренне, даже покраснев, вздохнул. — Ты ж меня почти до сердца достал, нет, Рыжий, я понимаю, тут и злоба была, но ты ж помнил, кто я. Ты и с бабами такой горячий и неуёмный?

Круто вильнув, машина встала, упёршись носом в невысокий сугроб, и Гаор уставился на хозяина в немом изумлении. Это он про что? Так кто кого ночью трахал?!

— А ты что, не помнишь ничего?! — удивился его изумлению Фрегор. — Ты ж не пил, я, во всяком случае, не видел, или всё же у меня за спиной хлебнул? На трезвую голову такие штуки выделывать, этого и прессы не могут.

Гаор молча, потому что горло свело судорогой, мотал головой.

— Да, ладно тебе, — совсем расчувствовался Фрегор. — Новогодняя ночь, всё понятно, опять же если б ты с поркой не заерепенился, я бы сам тебе налил. Ладно, Рыжий, успокойся, я не в обиде. Всё понятно, ты с двадцать восьмого без бабы, за рулём, вот и сорвался, я же человек, всё понимаю. Без бабы… а слушай, — вдруг оживился Фрегор, — давай сейчас на ближайшее шоссе, отловим там бабочку-подснежницу, и так и быть, тебе дам, оторвёшься и расслабишься. А я посмотрю! В том борделе, — он хохотнул, — помнишь, после питомника, от тебя до сих пор без ума. Вперёд, Рыжий, гони!

Перестав окончательно что-либо понимать, Гаор выполнил приказ.

Он гнал машину по бездорожью, проламывая смёрзшийся снег, и не мог понять, не мог поверить услышанному. Да, боль, да, ток, да, хозяин его поимел, но эти провалы… что он делал? Фрегор лёг под него? Чёрт, тело об одном, а хозяин о другом. Но… но он и вправду не помнит, что с ним было, между пытками и насилиями. Чему так рад хозяин, побывав под собственным рабом, если сказанное им правда, но зачем Фрегору врать? А хозяин, разглядывая мечущуюся за лобовым стеклом белую равнину, безжалостно добивал: