Мир Гаора. Сторрам

– Понимашь, паря, – Плешак подвинул контейнер вровень с остальными, – пожара они боятся – страсть как. Вот и курить разрешают только в умывалке, да на дворе, когда выпускают. А ещё где поймают… – Плешак даже головой покрутил в ужасе.

Что такое пожар здесь, среди всевозможного пластика и бумажных коробок, Гаор хорошо представлял, поэтому строгости с куревом его не задевали и не обижали. Одно сознание, что вечером перед сном сможет покурить, делало его добрым и снисходительным. После суда всё было у него нормально. Но ведь он уже так думал, что вот наладилось всё, и тут же началось. С ним такое и на фронте случалось, и на дембеле. Только успокоишься, забудешь про всё и думаешь, как придёшь домой и завалишься с книжкой или с хорошей девчонкой, так звонок.

– Явиться в Орртен.

Значит, всё бросить и бежать сломя голову в родовой замок, к отцу. Пару раз его вообще неизвестно зачем вызвали. Он просидел под дверью отцовского кабинета три периода, не меньше, а потом его один раз впустили, и отец, не глядя на него, бросил:

– Можешь идти.

А в другой раз даже не снизошёл, через адъютанта отпустил. Было уже слишком поздно, и он переночевал в своей бывшей комнате, почему-то её никто не занимал, а ночная повариха накормила его холодной, оставшейся от ужина всякой всячиной. Он ел прямо на кухне, сооружая себе из всяких мясных и рыбных обрезков и уже засохших ломтей хлеба бутерброды, а повариха сидела напротив, смотрела, как он ест, и угощала:

– Ты ешь, всё равно это уже на выброс списали.

Он кивал и ел, запивая холодной бурдой, изображавшей кофе. Кофе для слуг. Когда он горячий, с сахаром, его ещё можно пить, а такой…

Здесь кофе не лучше, но матери стараются, чтобы хоть подсластить его, а вечером дают чай, и тоже хоть чуть-чуть, но сладкий. Нет – усмехнулся Гаор, выравнивая штабель, чтобы коробки не перекосились и не давили друг друга – здесь паёк не хуже, ненамного хуже. И никто не говорит, что он много ест, и из-за него другим может не хватить, чем его часто попрекали в отцовском доме. Почему в Орртене так плохо кормили? Нет, вроде и порции были не маленькие, в посёлке было голоднее, он помнит, не всю память из него Сержант выбил, но на вкус еда в Орртене была противной.

Странно, но Гаор всё чаще вспоминал посёлок, в котором жил до появления отца. Вдруг ни с того ни с сего всплывали в памяти то грязно-красный тряпичный мячик, то, как играл с другими мальчишками в войну, то высокий худой и всё время кашляющий мужчина из соседнего дома, он боялся его, но не помнит почему… Вспомнить мать не удавалось, только руки, обрывки фраз и та песня… Но об этом он старался не вспоминать, потому что к горлу сразу подкатывал комок, и хотелось выть, биться об стену и кому-нибудь, все равно кому, врезать так… Но те, кто заслуживал, были далеко и недосягаемы по многим причинам, а отыгрываться на том, кто под рукой или безответен… нет, он до этого никогда не опускался.

– Рыжий.

– Чего?

– У тебя сигарет ещё много осталось?

Гаор повернул голову. Он лежал на своей койке поверх одеяла, обхватив руками подушку – отдыхал после разминки, довёл-таки отжимания до сотни, но видно перебрал, последний десяток на злости дохрипел, пришлось лечь отдохнуть. У его койки стоял и маялся Махотка.

– А тебе зачем? – спросил Гаор. – Тебе конфеты нужнее.

– Курит она, – нехотя признался Махотка. – Дай одну, а? В выдачу две отдам.

Гаор дотянулся до тумбочки и достал пачку, вытряхнул сигарету.

– Держи. А сигаретами не считаются.

Махотка с интересом посмотрел на него.

– Это как? Говорят, у вас, ну, голозадых, заведено так, одну взял, две отдал.

– Тебе как врезать? – поинтересовался в ответ Гаор. – За всё сразу, или по отдельности?

– Ты ему раз'a за глупость дай, – посоветовал с соседней верхней койки Волох, – а то довалялся с девками, что вроде Тукмана стал, всему верит.

Махотка покосился на поросшие светлыми волосками руки Волоха и вздохнул.

– Давай, – и наклонил голову под удар.

Гаор стукнул его ребром ладони по шее повыше ошейника, и инцидент был исчерпан. Махотка ушёл охмурять очередную девчонку, а Волох уже без всякого подвоха спросил:

– А что, и вправду там сигаретами не считаются?

Гаор оценил это «там» вместо «у вас» или ещё как, и ответил вполне доброжелательно.

– На фронте нет, и в… на работе, – вовремя поправился он, – тоже не считались. Гемы – другое дело, но и тут по-разному. Люди-то разные.

– Это точно, – согласился Волох, – все люди, а каждый наособицу.

– Все люди, да не все человеки, – подал снизу голос Полоша.