Мир глазами Гарпа

Именно Дункан проводил больше всего времени у постели Вулфа, тяжело умиравшего от рака легких. Вулф лежал в частной лечебнице в Нью-Йорке, иногда позволяя себе выкурить сигарету через пластиковую трубку, вставленную ему прямо в горло.

— Что сказал бы на это твой отец? — спрашивал Вулф Дункана. — Разве это не подходящая для него сцена смерти? По-моему, полный гротеск! Слушай, а он когда-нибудь рассказывал тебе о проститутке, которая умерла в Вене, в «Рудольфинерхаусе»? Как же ее звали?

— Шарлотта, — сказал Дункан. Они с Джоном очень сблизились. Вулфу даже стали нравиться рисунки Дункана, которые тот еще в детстве сделал для «Пансиона». Дункан давно уже переехал в Нью-Йорк; он как-то признался Вулфу, что впервые захотел стать художником и фотографом в день первых феминистских похорон, когда смотрел на Манхэттен из окна офиса Джона Вулфа.

В письме, которое Джон Вулф на смертном одре продиктовал Дункану, он просил своих компаньонов пускать Дункана Гарпа в его кабинет и разрешать ему смотреть из окна на Манхэттен до тех пор, пока издательство будет занимать данное помещение.

И долгие годы после смерти Джона Вулфа Дункан неизменно пользовался этим разрешением. Кабинет Вулфа давно уже занимал другой редактор, однако имя Гарпа по-прежнему вызывало в редакции некоторый ажиотаж.

Каждый раз секретарша, войдя в кабинет редактора, сообщала: «Простите, там опять пришел молодой Гарп, чтобы посмотреть из окна».

Джон Вулф умирал долго, и они с Дунканом много часов провели в беседах о том, каким хорошим писателем был Гарп.

— Он стал бы совершенно особенным писателем! — утверждал Вулф.

— Мог бы стать, это правда, — поправлял его Дункан. — Но что еще ты можешь мне сказать о нем?

— Нет, нет! Я не вру! В этом нет ни малейшей необходимости, — говорил Вулф. — Он обладал особым видением мира и совершенно особенным языком. Но главное, конечно, видение мира; он всегда был своеобразной личностью. Просто на некоторое время он как бы сошел на боковую дорожку, но потом снова вернулся на магистральный путь, начав свой новый роман. Жажда творчества опять забила в нем ключом! «Пансион „Грильпарцер“» — безусловно, самая очаровательная его вещь, но не самая оригинальная; он тогда был еще слишком молод; нечто подобное смогли бы написать и другие писатели. А «Бесконечные проволочки» содержали и весьма оригинальную идею, и — для первого романа! — были очень хорошо написаны. «Второе дыхание рогоносца» — по-моему, очень забавная вещь, а название так вообще замечательное! Произведение тоже в высшей степени оригинальное, но слишком нравоучительное и весьма неглубокое. Разумеется, «Мир глазами Бензенхавера» — самый оригинальный из его романов, даже если я и называл его первоклассной мыльной оперой — что, кстати, так и есть, и я не вижу тут ничего зазорного. Но, на мой взгляд, роман чересчур жесткий, сырая пища — хорошая, но очень сырая. Я хочу сказать, что не всякий захочет съесть такое. Не всякий захочет переживать чужие страдания как свои.

Твой отец был трудным человеком, — продолжал Джон Вулф. — Он никогда не уступал ни на дюйм — но в том-то и дело: он всегда следовал собственному чутью. И всегда был очень честолюбив. Сразу начал писать о мировых проблемах, обо всем мире в целом, хотя сам был совсем мальчишкой. Господи, ведь он тогда только входил в этот мир! Затем некоторое время — как и многие другие писатели — он оказался способен писать лишь о себе, но все же писал и о мире в целом — просто теперь это не так бросалось в глаза. А вскоре ему уже поднадоело писать о собственной жизни, и он снова задумался над общими, мировыми проблемами… Он ведь только-только начинал, Дункан! Господи боже, не забывай, он ведь был совсем молодой! Всего тридцать три года!

— И он был полон энергии, — сказал Дункан.

— И наверняка бы написал еще очень много хороших книг! — воскликнул Джон Вулф, страшно закашлялся и поневоле надолго умолк.

— Но он никогда не умел расслабляться, — сказал Дункан. — И что же в итоге? Он все равно бы рано или поздно просто сжег себе душу!

Джон Вулф качнул головой — очень осторожно, чтобы не вылетела вставленная в горло трубка, — и, продолжая кашлять и задыхаться, прошептал едва слышно:

— Нет, только не он!

— Ты что же, считаешь, он мог бы продолжать без конца с тем же накалом? — спросил Дункан. — Ты правда так думаешь?

Все еще кашляя, Вулф утвердительно кивнул. Через некоторое время он так и умер — непрерывно кашляя.

На его похороны, разумеется, приехали Роберта и Хелен. Злобные сплетники так и шипели, потому что «крошечный» Нью-Йорк был буквально наводнен слухами о том, что Джон Вулф присматривал не только за литературным наследием Гарпа, но и за его вдовой. Хотя, зная Хелен, нормальный человек вряд ли мог предположить какие-то шашни между нею и Джоном Вулфом. Когда Хелен слышала, что злые языки приписывают ей связь с очередным мужчиной, она просто смеялась. Роберта Малдун выражала свои чувства более резко.

— Джон Вулф? — вопрошала она. — Хелен и Вулф? Да вы что, смеетесь?!