Мир и война

Утром Кузьма выдал мужикам по ружью, увел куда-то. Сказал: охотиться. Митенька после вчерашнего был в хандре, жаловался на ноющую руку, не пошел.

А охотники вернулись веселые, шумные. Пригнали четыре телеги с французскими армейскими сухарями. Рассказывали о своей доблести в множество голосов.

Залегли они на аксиньинской дороге. Видят – малый обозец. Кузьма одного солдата застрелил, остальным кричит: «Сдавайтеся, не то всех побьем!». А мужики из своих пустых ружей целят. Французы, трое, труханули, руки подняли. Теперь еды много, хватит и для Гнилого озера. Лошадей опять же набралось с давешними четырнадцать голов.

– Где те трое французов? – спросила Катина у мельника.

Он удивился:

– Где им быть? Одного Фома саблей проткнул, другого я топором, третьего мужики уходили. Ты не бойся, барыня. Мы их в овраг кинули. Не сыщут.

На этом для партизанского отряда война, может, и кончилась бы – сухарей правда было много, до ста пудов. Но в тот же день, в сумерках, прибежал с великой вестью дозорный, которого Полина Афанасьевна приставила смотреть за овсяным амбаром.

Французы пригнали на поляну множество повозок, начали грузить мешки. Собираются отправлять.

Должно быть, Бошан прознал, что армия уходит из Москвы, подумала Катина. Настал у майора его великий миг.

– Попрощайся со своим овсом, барыня, – сказал ей Лихов.

Полина Афанасьевна рассудила вслух:

– У Бошана было сто двадцать фургонов, да еще несколько мы отбили. Одним таким обозом больше… трех тысяч пудов не вывезти.

– И что ж? – пожал плечами мельник.

– А то, что пленный нужен. И не абы кто – хотя бы капрал. Нужно вызнать, как оно у французов замыслено.

Катина готовилась Лихова уговаривать, даже упрашивать, но не пришлось.

– Что ж, дело задорное. – Кузьма чуть раздвинул губы, что для его малоподвижной физиономии было крайней степенью веселости. – Чем без дела сидеть. Возьму с собой Фому, он оборотист. Вдвоем управимся.

– Втроем, – сказала помещица. – Кто с пленным разговаривать будет? Я с вами пойду.

Так оно и сладилось – легче, чем ожидалось. Трудней всего было отделаться от Митеньки. Он нашел новую причину для терзаний – что утром не пошел на «охоту», пропустил такую славную оказию, – и теперь рвался на «вылазку», где от него не могло быть никакой пользы. Но Полина Афанасьевна сказала, что командир должен быть с главным войском, то есть в лагере. Лишь тем и отбилась.

К лесной поляне, где амбар, они добрались после полуночи – в темноте через чащобу быстро не походишь. Но оно было к лучшему. С опушки широкая вырубка была как на ладони, освещенная и луной, и горящими кострами.

У французов в лагере тихо не было. Там всхрапывали лошади, перекрикивались часовые, расставленные вдоль всего длиннющего строения, а еще вереницей двигались тени – от амбара к повозкам и обратно. Погрузка не останавливалась и ночью. Шутка ль разложить по телегам мало не десять тысяч рационов?

Кузьма с англичанином пошушукались меж собой, неплохо понимая друг друга. С чем-то оба согласились. Полина Афанасьевна в мужские бранные дела не встревала. Петухам оно видней, чем курам.

Догадаться, однако, в чем задум, было нетрудно. Всякий раз, когда от костров в темноту отдалялась какая-то фигура, катинские спутники, пригнувшись, перемещались в ту же сторону. Первый раз вернулись ни с чем. Фома Фомич сказал: простой солдат, не надобен. То же второй, третий, четвертый раз. Лишь с пятой ходки, часа через два, когда Полина Афанасьевна от неподвижности совсем продрогла, приволокли извивающийся мешок. Из него торчали сапоги, доносилось мычание.

– Э сарджент, – сообщил запыхающийся, но очень довольный Женкин.

– Уносим. Скорей! – шепнула помещица.

Сначала мужчины тащили пленного по земле. Потом, углубившись в лес, сдернули мешок, поставили на ноги, чтоб шел сам. Француз не хотел, упирался, но получил с двух сторон оплеухи и делать нечего, пошел. Его подталкивали в спину. Руки оставили связанными и кляп изо рта не вынули.

Допрос Полина Афанасьевна решила пока не устраивать. До французского лагеря было не довольно далеко, а еще хорошо бы сначала рассмотреть сержанта – понять, что за человек и как с ним разговаривать.

Через часа полтора, когда до Волчьей чащи оставалось немного, начало светать.

– Стойте, – велела Катина. – Поговорим с ним тут.

С минуту она молча разглядывала пленного. Он был не юн, за тридцать. Лицо обветренное, крестьянское. Губы под рыжеватыми усами дотвёрда сжаты. Взгляд тоскливый, но не робкий. Крепкий орех. Хотя в Великой Армии других сержантов, поди, и не бывает, на то она и Великая.

– Что будет с овсом? – стала спрашивать помещица. – Кто поведет обоз? Сам Бошан? Куда? В Москву? Что будет дальше?

Она задавала вопросы и еще, но француз только двигал желваками.

– Ва-тэ-фэр-футр, – процедил он наконец непонятное по словам, но понятное по смыслу. Особенно, когда добавил: – Старая ведьма, – да еще сплюнул. – Ничего я вам не скажу. Все равно убьете.

– Запирается? – понимающе кивнул Фома Фомич. – Сейчас мы его поубеждаем.