Мир и война

Было жарко, Юрий снял рубашку, закатал до колен пузырчатые сатиновые тренировки. Девушки платьев не сняли: в те полупатриархальные времена считалось неприличным для женщин быть в купальном костюме, пока не находишься у самой кромки воды. Но Юрий уже прикидывал, какой окажется Иза в этом одеянии, и в то же время испытывал некоторое беспокойство за свой вид, когда на теле не будет ничего, кроме широких синих трусов, из-под которых в определенной позе легко могут показаться на белый свет детородные органы. Надо сразу войти в воду, чтобы трусы намокли, находчиво решил Юрий, тогда безопасней, и вообще больше лежать на животе и меньше ворочаться.

Миновали огромный трубопровод с какими-то каменными сооружениями — он проходил через станцию Челюскинская, за две остановки до Мамонтовки — Юрий видел его каждый раз, когда ехал на электричке, — и вскоре перед ними открылось огромное озеро с крутыми, а кое-где и пологими песчаными берегами.

— Ну, сразу в воду! — крикнул Юрий, осторожно снимая шаровары.

— Иди, мы потом, — сказала Иза.

Миля заявила, что купаться не будет: у нее нет купальника да она и плавать не умеет, но посидит на берегу с удовольствием.

Юрий плавать умел. Так же, как и кататься на коньках, его научил отец. На лед Юрий встал впервые на Патриарших прудах (сколько себя помнит, там был всего один пруд, а не пруды), и довольно скоро поехал, падая и ушибаясь, на своих «снегурках». Они крепились прямо на валенки веревочной петлей; ее туго заворачивали специальной деревянной палочкой, которая потом так и оставалась сбоку валенка в вертикальном положении. (Пишу — и ощущаю под пальцами эту палочку, войлок серого валенка, вижу доброе очкастое лицо под черной котиковой шапкой, слышу мягкий голос: «Ну, еще! Еще… Не бойся, Люка! Молодец… Поехали!..» И папа бежит за мной по льду пруда — над тем самым местом, куда лет двадцать спустя брошу в начинающий таять снег свой заграничный армейский пистолет, чтобы утопить эту улику недавно окончившейся войны, потому что наивные неосторожные любители оружия — так я слышал — получали тогда за него свои семь-восемь лет лагерей.)

А плавать отец обучал Юрия на реке Уче, узкой, холодной и коварной, которая течет недалеко от их Сосновки. Но тогда никакой Сосновки в помине не было, они снимали дачу в Пушкине, и Юра не любил ходить на реку с отцом, потому что знал: тот опять начнет его учить, а это так ужасно, когда тебя затаскивают на глубину, где «с головкой», и потом бросают и заставляют одного барахтаться. Жуть, как страшно! Юра плакал, когда вода попадала в горло, ему казалось, он сейчас задохнется и пойдет ко дну. Но папа всегда был тут как тут…

Иза уже подходила к воде. В черном купальнике она казалась тоньше и стройнее, только спереди он почему-то не очень обтягивал. Ну ничего: намокнет — Юра тогда лучше все разглядит.

— Заходи, — позвал он. — Ты плаваешь? Теплая…

Иза плавала не хуже, чем он, если не лучше.

— Не заплывайте далеко! — крикнула Миля.

Они не послушались и поплыли прямо от берега чуть не наперегонки. Иза плыла впереди, он видел, как ее тело колышется под водой — ногами она почти не двигала, брызг было мало, — видел перед глазами маленькие пятки, полные икры, бедра и, не слишком напрягая воображение, представлял, что они с Изой не в озере, а в какой-то особой зелено-голубой огромной постели и что сейчас она повернется к нему, и тогда они окажутся совсем близко… как было у него с Арой… Интересно, что вода совсем не помеха возбуждению. Но так ведь нельзя, вдруг она увидит?.. Юрий отстал немного. И не только поэтому; он вообще утомился: так далеко, пожалуй, еще не плавал.

Иза повернула голову. Какие у нее красивые серые глаза под черными бровями! Как он раньше не заметил?..

— Назад? — сказала она. — Давай полежим на спинке.

(Почему многие слова, связанные с купаньем, употребляются всегда в уменьшительной форме: «с головкой», «на спинке», «солдатиком»?..)

Иза перевернулась, но Юрий не последовал ее примеру — у него с детства остался страх захлебнуться, а главное — хотел посмотреть на Изу с груди. И остался доволен — что опять подсказала ему не только голова…