Мир иллюзий

Но и на фоне обычных людей, не подвергшихся мутации, он был фигурой довольно заметной. К тому же ему были неведомы неприятные ощущения от снижения гравитации, неизбежно возникающие у его миктурианской родни, когда тем доводилось бывать на планетах, заселенных обычными человеческими цивилизациями. Голова его, а также ладони и ступни были совершенно обыкновенной, человеческой величины. Но вот плечи казались слишком широкими, и приглядевшись повнимательнее к необычайно свободному покрою его туники, можно было заметить некоторые отличия, а именно: бицепсы по восемь дюймов в диаметре, а уж бедра — и все двадцать. К тому же, если уж на то пошло, то у него совершенно отсутствовала талия, но широкие плечи и свободный покрой туники помогали скрыть данный недостаток.

Лицо его тоже было довольно необычным, представляя собой нагромождение крупных черт на относительно маленькой площади. Он был совершенно некрасив, но, как говорится, крайне обаятелен. У него был широкий и короткий нос, а большой рот скрывал в себе два ряда крепких, массивных зубов. Над кустистыми, похожими на две небольшие рощицы, бровями, открывался выский, широкий лоб, а его русые, выбивающиеся в разные стороны непокорными вихрами, волосы уже тронула рання седина. Глаза его были пронзительно-синего цвета, что делало их похожими на вулканические озерца Йелоустонского национального парка, раскинувшегося примерно за две тысячи миль к западу от того места, где он находился в данный момент. Изредка его начинали одолевать мысли о том, что когда-нибудь он все-таки женится и осядет где-нибудь. Но времени впереди еще предостаточно, так что всерьез задуматься об этом он всегда успеет.

Гумбольдт же, напротив, был самым обыкновенным, чуть полноватым человеком. Ему было около шестидесяти лет, а в юные годы, во время учебы в колледже, он серьезно занимался метанием молота. Его отличал острый, проницательный ум, который можно было сравнить лишь с заряженной винтовкой со взведенным курком. Он занимал пост директора по обороне, так как в этой же части галактики существовала и другая высокоразвитая раса разумных существ, так называемых мальваров, владеющих самыми передовыми технологиями и когда-то загрозивших загнать человечество обратно в те норы, из которых оно взяло свое начало, и навеки законопатить его там. И тот факт, что по самым благоприятным прогнозам, на достижение такой цели ушло бы никак не меньше восьмисот земных лет, решительно ничего не менял. Так же как не бралось в расчет и то, что в данный момент мальвары и земляне жили в мире, как и подобает хорошим соседям по галактике.

Решающий момент в истории должен был наступить не через восемьсот лет — когда будет уже слишком поздно — а именно сейчас, приходясь на последующие двадцать лет — самое подходящее время для того, чтобы не допустить нежелательных последствий, доверив руководство процессом знающеиу и ответственному человеку. И тогда выбор пал на Донстера Гумбольдта. Он занял бы это место даже если по всем прочим показателям оказался бы сущим дьяволом, похлеще самого Чингисхана. Но на самом же деле дьяволом он вовсе не был. Просто имел привычку добиваться задуманного любой ценой, только и всего. В душе же он считал всех прочих людей хоть и вполне миролюбивыми, но в то же время несмышлеными и безвольными животными.

Пси-мен Верде (в глаза его было принято называть Филипом) знал о том, что именно Гумбольдт думает об окружающих. Ему было также прекрасно известно и то, что его самого, пси-мена Верде, Гумбольдт не удостаивал столь, по его мнению, высокой оценки. Пси-мен Верде знал, что мнение Гумбольдта о нем самом и находящихся у него в подчинении людях, обладающих ярко выраженными экстрасенсорными способностями, сводилось к одному не слишком лестному эпитету, не предназначенному для чужих ушей и уж тем более для печати; знал он также, что в глубине сознания Гумбольдта назойливо вертелась мыслишка о том, что как только с непосредственной опасностью будет покончено, и мальвары окажутся нейтрализованы, было бы очень даже неплохо устроить так, чтобы аккуратно убрать со сцены всех этих дарований вместе с их дурацким даром — просто тихо ликвидировать и дело с концом.

Все это пси-мен Верде знал; и несмотря на это тем не менее прилагал все силы своего тщедушного тела и сверхпроницательного ума, чтобы претворять в жизнь те чудеса, которые изо дня в день Гумбольдт требовал от него самого и находящегося у него в подчинении персонала. Более того, он смирился с невежеством, нетерпимостью и откровенной грубостью Гумбольдта и даже по собственной инициативе возлагал на себя и своих людей кое-какие дополнительные обязанности, заботясь о том, чтобы Гумбольдт не слишком перетруждался на работе, и чтобы у того сохранился вкус к жизни.

На все это пси-мен Верде шел вполне осознанно, потому что ему тоже хотелось выйти победителем из той молчаливой войны, в которую оба они оказались втянуты. А еще из-за того, что он видел Гумбольдта насквозь, зная о нем гораздо больше, чем тот знал о себе самом, и ему было искренне жаль этого человека.