Мир истории. Начальные века русской истории

Реконструкция поляно-русского убора. Внизу — русский кокошник XVIII–XIX веков из Каргополя.

Внимательно вглядываясь в географическую терминологию летописей XI–XIII веков, мы замечаем там любопытную двойственность: словосочетание «Русская земля» употребляется то для обозначения всей Киевской Руси или всей древнерусской народности в таких же широких пределах, то для обозначения несравненно меньшей области в лесостепи, ни разу не представлявшей в X–XII веках политического единства. Так, например, часто оказывалось, что из Новгорода или Владимира «ехали в Русь», то есть в Киев; что галицкие войска воюют с «русскими», то есть с киевскими дружинами, что смоленские города не русские, а черниговские — русские и т. д.

Если мы тщательно нанесем на карту все упоминания «русских» и «нерусских» областей, то увидим, что существовало еще и понимание слов «Русская земля» в узком, сильно ограниченном смысле: Киев, Чернигов, река Рось и Поросье, Переяславль Русский, Северская земля, Курск. Поскольку эта лесная область не совпадает ни с одним княжеством XI–XIII веков (здесь располагались княжества Киевское, Переяславское, Черниговское, Северское), нам приходится считать эти устойчивые представления летописцев XII века из разных городов отражением какой-то более ранней традиции, прочно сохранявшейся еще в XII веке.

Поиски того времени, когда «Русская земля» в узком смысле могла отражать какое-то реальное единство, приводят нас к одному-единственному историческому периоду, VI–VII векам, когда именно в этих пределах распространилась определенная археологическая культура, характеризующаяся пальчатыми фибулами, спиральными височными кольцами, деталями кокошников и наличием привозных византийских вещей.

Это культура русско-полянско-северянского союза лесостепных славянских племен, образовавшегося в эпоху византийских походов, в эпоху строительства Киева. Неудивительно, что о народе РОС прослышали в VI столетии в Сирии, что князя этого мощного союза племен одаривал византийский цесарь, что именно с этого времени киевский летописец эпохи Мономаха начинал историю Киевской Руси.

В последующее время «русью», «русами», «росами» называли и славян, жителей этой земли, и тех иноземцев, которые оказывались в Киеве или служили киевскому князю. Появившиеся в Киеве через 300 лет после первого упоминания «народа РОС» варяги стали тоже именоваться русью в силу того, что они оказались в Киеве («оттоле прозвашася русью»).

Наиболее богатые и интересные находки «древностей русов» VI–VII веков сделаны в бассейне рек Роси и Россавы. Вполне вероятно, что первичное племя росов-русов размещалось на Роси и имя этой реки связано с названием племени, восходящим по Иордану по крайней мере к IV веку нашей эры.

Первичная земля народа РОС находилась, во-первых, на территории славянской прародины, во-вторых, на месте одного из наиболее значительных сколотских «царств» VI–V веков до нашей эры. В-третьих, она была одним из центров Черняховской культуры «трояновых веков». В VI веке нашей эры союз жителей Роси с Полянским Киевом и северянским Посемьем (по реке Сейму) стал ядром зарождающегося государства Русь с центром в Киеве. Как видим, спор о месте рождения русской государственности — на новгородском севере или на киевском юге — безусловно и вполне объективно решается в пользу юга, давно начавшего свой исторический путь и свое общение с областями мировых цивилизаций.

Образование государства Руси

Обильный материал разнородных источников убеждает нас в том, что восточнославянская государственность вызревала на юге, в богатой и плодородной лесостепной полосе Среднего Поднепровья. Здесь за тысячи лет до Киевской Руси было известно земледелие. Темп исторического развития здесь, на юге, был значительно более быстрым, чем на далеком лесном и болотистом севере с его тощими песчаными почвами. На юге, на месте будущего ядра Киевской Руси, за тысячу лет до основания Киева сложились «царства» земледельцев-борисфенитов, в которых следует видеть праславян; в «трояновы века» (II–IV века нашей эры) здесь возродилось экспортное земледелие, приведшее к очень высокому уровню социального развития.

Смоленский, полоцкий, новгородский, ростовский север такого богатого наследства не получил и развивался несравненно медленнее. Даже в XII веке, когда юг и север во многом уже уравнялись, лесные соседи южан все еще вызывали у них иронические характеристики «звериньского» образа жизни северных лесных племен.

При анализе неясных и порою противоречивых исторических источников историк обязан исходить из аксиомы неравномерности исторического развития, которая в нашем случае проявляется четко и контрастно. Мы обязаны отнестись с большой подозрительностью и недоверием к тем источникам, которые будут преподносить нам Север как место зарождения русской государственности, и должны будем выяснить причины такой явной тенденциозности.