Мир итальянской оперы

Ни на минуту не забывая о своем положении в обществе, она всегда сдержанна и надменна. Даже по отношению к Оттавио она удивительно скупа на изъявление каких бы то ни было чувств и вовсе не торопится стать его женой. Настолько не торопится, что, когда трагедия окончена – неумолимый рок покарал Дон Жуана, – именно она предлагает отложить на год их с Оттавио свадьбу. На что Оттавио отвечает сдержанным согласием – как это на него похоже!

Донна Анна единственная, в ком достаточно сил, чтобы бороться с Дон Жуаном. По мере того как она, еще не узнанная, неустанно преследует его, он впервые осознает, что над ним нависла опасность. Для нее нет ничего важнее этой великой трагической роли: она становится богиней мщения. Сама природа поставила их друг против друга: решительную и упорную Анну и переменчивого и непостоянного Жуана.

На рубеже столетия этому сюжету придали новое, типично романтическое толкование: будто бы Донна Анна помимо воли поддалась чарам своего губителя. Тут, конечно, раздолье для психоаналитика, но ни в тексте, ни в музыке нет ни единого подтверждения такой трактовке. Если бы для партии дочери Командора нужен был хотя бы проблеск любовной страсти, Моцарт уж как-нибудь, да сумел бы придать своей музыке требуемый оттенок.

Донна Эльвира – благородная дама, правда, без аристократической сдержанности надменной Анны. Эта пылкая красавица страстно влюблена в Дон Жуана – единственная из трех женщин. В отчаянии от того, что он ее покинул, она преследует Жуана и, встретившись с Донной Анной и Доном Оттавио, объединяется с ними. Делает она это не из-за того, что Жуан жестоко обошелся с ней, и вообще не из чувства мести, но лишь потому, что любит его до безумия.

Один маленький знак внимания – и Эльвира готова простить все обиды, забыть все слезы и горести. Она одна сердцем чувствует, что Жуан обречен. В финальной сцене во дворце Дон Жуана она в последний раз пытается поговорить с ним только для того, чтобы умолить его раскаяться, пока не поздно.

После трагической развязки все земные радости кончены для нее. Эльвира единственная, кто останется верной его памяти. Сама она вернется в монастырь и будет жить затворницей, как раньше – до того, как Жуан соблазнил ее.

Лепорелло извещает о своей завистливости уже первой фразой: «Я хочу быть господином». Кроме того, он страшный ворчун. Он вроде бы и тоскует по свободе, но в действительности находится в плену зловещего очарования своего хозяина. Когда он в одиночестве, то может и передразнить Дона, и посмеяться над ним, но стоит тому появиться – и Лепорелло покорен хозяину во всем.

В зависимости от обстоятельств то наглый, то добродушный, он пытается быть грубым подобием Дон Жуана, что у него не очень-то выходит. Лепорелло может внутренне решительно не одобрять поступки господина, но при этом он никогда не покинет того по собственной воле. В конце концов, у них немало общих, весьма приятных воспоминаний. Следуя за хозяином, Лепорелло стал беспутным малым, и ему по душе их опасная жизнь, полная неожиданностей и приключений. Он даже по-своему гордится победами своего господина: с каким циничным смаком он подсчитывает их в знаменитом «Списке»!

Временами откровенные насмешки Дон Жуана над самим господом богом страшат Лепорелло, пробуждая в нем остатки совести. Да и убийство Командора его напугало. Но чаще всего он восторгается своим хозяином – его самоуверенным бесстыдством, отвагой, успехом у женщин, всегдашним умением выйти сухим из воды. И в лучших, и в худших своих проявлениях слуга – воплощенная посредственность; тем сильнее на его фоне дьявольская притягательность господина.

Когда все кончено, Лепорелло, как и большинство «верных» слуг, идет в кабак – поискать себе лучшего господина. Ни слез, ни сожалений.

Окруженный всеми ими, само средоточие драмы – Дон Жуан, загадочный, пленительный и отталкивающий. В его адрес немало задано вопросов, а ответов, достойных внимания, сыщется не так много. Существует масса возможностей трактовки и изображения этой фигуры, которые не противоречат ни либретто, ни музыке. В этих рамках единственно важным является, по-моему, то, чтобы исполнитель, находя свое прочтение, был до глубины души убежден, что именно таким и был Дон Жуан.

Что касается меня, то я вижу Дон Жуана мужчиной, лучшие годы которого остались позади. К моменту начала действия моцартовской оперы он уже понимает собственное бессилие. Немудрено, ведь, если верить «Списку» Лепорелло, Дон Жуан успел пожить. Да как пожить! Но больше к этому громкому списку он не в состоянии присовокупить ни единого имени.