Мир итальянской оперы

В начале нашего столетия двух или трех человек вполне хватало, чтобы организовать оперную труппу. Сегодня сотни, если не тысячи, людей живут оперным бизнесом, эксплуатируют оперное творчество, но даже им не удается убить оперу. Современным миром управляет прогресс, безжалостно сбивая с истинного пути бедное, и без того потерянное, человечество. Человек как личность не представляет уже интереса, потому что все стало "реакцией масс". Массовая политика, массовые сцены на подмостках, средства массовой информации. Что касается последнего, я понимаю дело так: определенные группы людей произносят одни и те же фразы, как будто у них один мозг на всех. Вынужденная необходимость принимать чужие идеи и предложения, даже не задавая вопросов, неизбежно ведет к торжеству смертельно опасной посредственности. Именно поэтому искусство с таким трудом пробивает сегодня себе дорогу. Искусство стало хорошо организованным бизнесом.

Какова же причина всего этого? Я отвечу, и ответ будет очень простой: алчность.

Все возрастающая алчность человечества стала своего рода эпидемией, иммунитет к которой есть лишь у немногих. Прорваться вперед любыми средствами — вот что сделалось целью жизни. И вместе с этим честолюбивым стремлением на передний план вышло нечто вроде бесстыдного мародерства. Человек, не имеющий никакого таланта, присасывается к настоящему произведению искусства, будто это произведение — кусок мягкой глины, на котором можно поставить свое клеймо, свой собственный наглый и ничтожный отпечаток. Множество так называемых оперных режиссеров и продюсеров, не знающих ни одной ноты, придумывают тысячи разных нелепостей и глупостей для послушных кукол, какими они считают исполнителей.

Но капля точит камень, и человечество, если оно поддастся такого рода уловкам, может утратить свою реальную художественную сущность. Только художник в состоянии спасти искусство, и он должен защищать свои принципы и отстаивать свое право на ответственность. Скорее всего, это потребует от него определенных жертв, но самоуважение художника — драгоценный камень, который, утратив однажды, трудно потом отыскать.

Вы можете спросить, зачем я все это говорю, что здесь общего с "Отелло"? В своем эмоциональном "всплеске" я пытался вспомнить один спектакль "Отелло", когда сам оказался в сложном положении, — мне пришлось твердо держать свою линию, настаивая на том, что я считал художественно правильным (окончательное решение далось мне с трудом, с сожалениями). Это было в Нью-Йорке, в "Метрополитен", много лет назад, когда меня пригласили петь партию Яго. Режиссера я знал хорошо, и часто его работы восхищали меня. Но в данном случае его концепция постановки — и, в частности, образа Яго — абсолютно не совпадала с моей. И человечески, и профессионально это было для меня мукой, в результате я отказался участвовать в спектакле. Уверен по сей день, что, поступив так, я послужил произведению более честно, чем если бы заставил себя войти в тот образ, который был мне совершенно чужд. Яго важнее, чем Тито Гобби.

А теперь перейдем к обсуждению оперы Верди "Отелло".

Широко известно, что композитор много думал об этом сочинении, хорошо понимая все трудности и, возможно, не решаясь вступить в соревнование с гением Россини. Бойто написал либретто, и в 1880 году Джулио Рикорди удалось убедить Верди прочитать его. Верди влюбился в либретто Бойто и купил его, но еще долго колебался, прежде чем приступил к работе.

Бойто, профессиональный музыкант, был также истинным поэтом, по-своему очень хорошим. Первая редакция либретто добросовестно следовала за текстом Шекспира. Вероятно, слишком добросовестно, если учесть задачи и вкусы Верди — любовь композитора к быстроте действия, сценическим эффектам, неожиданным случайностям. Музыкальный театр существенно отличается от драматического. Будучи преданным драме и желая остаться верным тексту Шекспира, Верди тем не менее отлично понимал, что действие надо сделать проще, цели героев — яснее. Композитор попросил Бойто переделать драму в более компактное, более сжатое, более "подвижное" либретто.

Если говорить о музыкальной стороне, первое, что сразу замечаешь в "Отелло", — это постепенное исчезновение законченных, фиксированных форм так называемой "номерной оперы", что дает музыкальному потоку определенную непрерывность. Именно к этому Верди стремился всегда — текучий поток музыки, без перерывов, свободный, логичный, неожиданный, как сама жизнь. В "Отелло" единый музыкальный поток сразу приковывает наше внимание, а в "Фальстафе" он находит свое совершенное воплощение. Однако неверно было бы рассматривать эти два великих произведения как шедевры, неожиданные в творчестве Верди. На самом деле они являются логическим продолжением удивительной эволюции композитора.