Мир хижинам, война дворцам

Казачья нагайка огрела Демьяна по спине.

— Товарищи! — закричал Демьян. — Хлопцы! Один за всех и все на одного! Пролетарии веек стран, соединяйтесь!..

И комитетчики сгрудились вокруг своего председателя.

— Бей, сволочь! При Николае тоже били! Хоть стреляйте, прапорщика не отдадим!..

Тогда Муравьев разрешил себе несколько изменить приказ министра — под свою ответственность. Он приказал весь комитет с прапорщиком во главе гнать в корпусный штаб. И если что — в нагайки.

И комитетчиков погнали.

Шли сперва толпой и не спеша. Затем — под нагайками — перестроились по четыре и пошли скорее. Потом казачьи кони стали нажимать на задних — приходилось то и дело бежать рысцой. А там казачий есаул подал команду — бегом, марш–марш! Бежать надо было двенадцать километров, до самого Тарнополя.

Прапорщик Дзевалтовский тоже бежал. Сквозь свежие бинты кровавое пятно на груди расползалось шире и шире…

А полк тем временем маршировал фронтовой дорогой к месту постоя. Навстречу — непрерывной цепочкой — брели подносчики с сухим борщом в мешках и минами в плетеных корзинах. Вот так месили они пыль уже третий год. Однако никогда еще не приходилось им видеть, чтоб целый полк своих — свои же гнали под штыками! Подносчики останавливались, ошеломленные, бросали груз на землю. Нет, не бывало такого даже в царскую войну.

Но когда приблизились к перекрестку дорог — направо в лагерь, налево на Тарнополь, — солдаты стали кричать:

— Не пойдем в лагерь! Это ловушка! Не отдадим товарищей комитетчиков на суд и расправу!..

И как ни суетились конвоиры, сколько ни замахивались прикладами, сколько ни грозились приколоть штыками, полк миновал поворот и двинулся за комитетом.

Нашлись и запевалы. Затянули:

Отречемся от старого мира,

Отряхнем его прах с наших ног…

Это был гимн, и никто не мог запретить его исполнение.

И это уже была демонстрация, какой никогда на фронтовых дорогах никто не видел. Полк маршировал браво, держал «равнение», давал ногу, и тысячный хор выводил:

Вставай, подымайся, рабочий народ, —

Вставай на борьбу, люд голодный…

Капитан Муравьев во главе женского батальона тем временем догнал Керенского на третьем участке.

Услышав, что комитет направляется вместе с зачинщиками а штаб–квартиру корпуса, Керенский изменил свой приказ:

— Бунтовщиков в штаб–квартиру не вести: гнать на вокзал и под усиленной охраной немедля отправить в штаб военного округи, в Киев! Сопровождать — надежнейшему офицеру полка со всей надлежащий документацией. Вас, капитан Муравьев, за находчивость и отвагу жалую чином подполковника!

Подполковник Муравьев откозырял.

Карьера этого человека развивалась бурно, но его самого это ничуть не ошеломило. Он и с малолетства был тщеславен, а за годы армейской службы и войны вкусил от самого живительного для честолюбия яства: воля командира — закон для подчиненных. Ты приказал, и тебя слушают беспрекословно, безропотно выполняют любой твой приказ! Тебе подчинены люди, и ты над ними — всё! Ты ведешь — и за тобой идут. Ты — выше всех, ты — сверхчеловек, ты можешь стать богом. Да — богом, а что бы вы думали?! Как раз революция и открывала к тому перспективы. Во имя этого он и отбросил прочь свои монархические симпатии и записался в партию, ставшую у власти, — в партию социалистов–революционеров. Нет, нет, не этот адвокатишка, а именью он — военный гений — станет полководцем революции, ее Наполеоном, во ценном случае в «главкомом». Мир еще услышит о Муравьеве, будьте покойны!..

Приказ Керенского доставил в Тарнополь на взмыленном коне собственноручно самый надежный из кадрового офицерского состава полка, поручик барон Нольде.

Настроение у барона Нольде было великолепное. Этакая лафа! Вне очереди — в тыл да еще накануне наступления! А в тылу — не взрывы «чемоданов», не визг мин, не окопы с насекомыми и скукой, а — море вина, табуны девушек и горячая ванна — мечта и весь смысл его жизни!

И поручик Нольде вручил пакет начальнику штаба корпуса и, весело посвистывая, отправился к казначею — получить пищевое довольствие и прогоны для себя и вестового.

— Миф, блеф, фантасмагория! — вертелось в голове у веселого поручика, и он насвистывал юнкерскую:

В гареме нежится султан, да султан,

Ему завидный жребий дан, жребий дан:

Он может женщин всех ласкать.

Ах, если б мне султаном стать…

8

В железнодорожном парке нашелся только один арестантский вагон, пришлось всех семьдесят семь человек запихать в семь камер–купе, и поезд двинулся: Волочиск–Жмеринка–Киев.

В последней теплушке поезда — отдельно от комитета — сидели четверо «приданных» полку авиаторов. Каждому вручен был пакет. Запечатанное отношение гласило, что пилот или авиатехник, имярек, откомандировывается в распоряжение своей части ввиду ею антивоенных настроений. Аэроплан охраной обеспечен.