Мир хижинам, война дворцам

А тем временем косы — уже не две и не десять, а, верно, с полсотни — резали тугие стебли панской ржи, и вдоль дороги кружевною каймой протянулась неровная полоска стерни. Молодицы и девчата, тоже дружно взялись за серпы, — пучки ржи так и взлетали над головами и через руку падали назад на стерню. Жнейки на холме не двигались — вокруг них хлопотали батраки из экономии.

— Господин добродий Нечипорук! — схватил унтер Авксентия за руку. — Раз вы от Центральной, прикажите людям прекратить безобразие!.. Предупреждаю! — закричал он косарям и жнеям. — Все равно платить будут только деньгами!

4

Авксентий стоял как пришибленный. Никогда, не ожидал он, что придется ему быть представителем какой бы то ни было власти. Хотя и вышло ненароком, что встрял он в самехонькую Центральную раду и даже ездил каждую неделю в Киев на заседания за казенный кошт, однако чувствовал себя в Центральной раде только просителем, ходатаем насчет раздела панской земли, а никак не уполномоченным управлять людьми.

Софрон подошел к нему сзади и тихонько сказал:

— Тато, уходите–ка вы от греха!..

Софрон вышел без косы, только посмотреть, как оно будет, однако, на всякий случай, косу наладил и положил у хаты, чтоб была под рукой: если б все обошлись хорошо, он сбегал бы домой по косу и присоединился ко всем. А нет — так и улик против него никаких: без косы же вышел…

Но Авксентию уйти было уже не так просто. К старшине присоединился Омельяненко, и они насели с двух сторон:

— Слышь, Авксентий? Ты же наш выборный! Накличут они беду на нашу голову. Да и народ знаешь какой? Отмахают на панском, а тогда за наше возьмутся…

A poжь ложилась и ложилась, прокосы уходили вглубь, и унтер отважился принять более решительные мери. Он рявкнул своим десяти «крестикам» — ополченцам:

— Отделение, смирно–о–о!..

Дядьки–ополченцы, до сих пор с позиций нейтралитета следивший за развертыванием событий, встрепенулись и затоптались на месте. Были это солидного возраста мужики, и по–украински они понимали плохо, несмотря на то что под крестами на фуражках носили желто–голубые ленточки: их ополченческий батальон украинизировался по большинству голосов, а сами они были не то рязанские, не то вятский. Услышав команду они растерялись и искоса глянули на густое поле — а не шмыгнуть ли в рожь, будто за нуждой?

— Смирно! — заорал унтер. — Слушай мою команду!

Ополченцы выровнялись, как умели.

— Ой, боже мой! — послышались женские голоса. Кое–кто из жней, бросив жать, отбежал от поля к толпе. А косари махали и макали.

Тогда Авксентий решился. Надо же что–то делить, чтоб не пролилась людская кровь. Нескольких убитых полуботьковцев он видел в Киеве собственными глазами.

Авксентий скинул шапку и крикнул:

— Люди!..

Возглас услышали на поле. Косари остановились. Только Гречка и Велигура продолжали косить, еще сильнее нажимая на пятку. Толпа придвинулась ближе к Авксентию.

— Дядька Авксентий скажут! — пробежал меж людей шепот.

— Тато! — дернул отца Софрон. — Опомнитесь! Молчите!

Авксентий мял шапку в руках.

Был Авксентий всю свою жизнь тихий и неприметный на селе человек, знали его как работягу и бедняка — других талантов за ним люди не ведали. Но с тех пор как избрали его членом Центральной рады, стал он известен по всей волости.

А как же — член самой высшей власти, да еще украинской! И не богатей какой–нибудь или пан, как там, во Временном правительстве, где снова на горбе у людей аж десять министров–капиталистов, а свой же человек, да еще непьющий!..

К Авксентию шли теперь расспросить, не вышел ли уже настоящий закон о земле крестьянам и что для народа решает Центральная рада на своих заседаниях?.. А у Авксентия сызмалу память была хорошая, и умел он в точности пересказать все, что говорили эсдеки, да что возражали эсеры, и какое решение потом приняли. Однако ответить на единственно важный вопрос — когда же будут наделять безземельный землей — не умел, ни людям, ни себе. Потому что по этому вопросу Центральная рада решения так и не вынесла: шли дебаты между эсдеками и эсерами.

Правда, вышел первый «универсал», Авксентий сам читал его по печатному перед бородянским сходом, и будто блеснула какая–то надежда. Временное правительство о земле ничего еще не говорило, только присматривало, чтобы не грабили помещичьи имении, а Центральная рада хотя тоже кивала на Учредительное собрание, однако в первых же строках «универсала» заявляла, что закон о земле непременно будет принят, правда потом погодя, «когда будут отобраны помещичьи, казенные, царские, монастырские и другие земли в собственность народа». Обещает пан кожух, так и слово его греет…

Крестьяне сгрудились вокруг Авксентия, подошли косари, насторожили уши и австрийцы. Унтер наводил порядок, чтоб не лезли друг другу на голову: вся надежда, у него теперь была на Авксентия — все–таки представитель хоть какой ни на есть власти! Десять бородатых ополченцев сами объявили «вольно» и тоже придвинулись поближе.

— Люди добрые! — крикнул еще раз Авксентий.

— Тато, — чуть не заплакал Софрон. — Бог с вами!