Мир-крепость

— Вчера… вчера бы я с тобой согласился. Вчера я бы сделал все, лишь бы не убивать. — Я чувствовал, как уголок моих губ ползет вверх в кривой ухмылке. — Вчера я был болваном. Но с тех пор я понял, что если хочешь жить, нужно убивать. С тех пор я убил четверых.

Она быстро положила свою ладонь на мою. В этом жесте было что-то материнское.

— Это больно, правда?

Я вырвал руку.

— Что ты можешь знать?! — крикнул я. — Мир отвратителен. Мир — это и болезни, и смерть, и пытки, и измены, и жестокость, и вожделение, и ненависть, и страх, и алчность. Почему бы мне не убивать? Я видел лицо мира — это осклабившийся череп, и он хочет отнять мою жизнь. Он хотел бы вырвать ее из меня в смертных муках… Кто может обвинить меня за то, что я защищаюсь? Почему бы мне не убивать?

— Потому что ты человек, — сказала она.

— Я Свободный Агент, а Агенты — не люди.

— Они тоже люди. Но ты ведь не Агент.

Я быстро поднял голову. Из-за этого движения у меня закружилась голова, и только через секунду я отчетливо увидел ее лицо. Большие глаза, глубокие и полные жалости, притягивали меня, обещая покой и понимание.

— Ты ничего не знаешь, — неуверенно повторил я. Впрочем, это не имело смысла. Она знала. Ничто из того, что я мог бы ей сказать, не удивило бы ее и не шокировало, ничто не было для нее чужим, ничто не могло поколебать в ней веру в людей. Я почувствовал облегчение, как исхлестанный ветром странник, который увидел свет вдали и уверился, что где-то в мире есть убежище и тепло. Пусть даже сам он не может до них добраться.

— Взгляни на свои руки, — сказала она, взяла мою ладонь и перевернула ее. — Никаких мозолей. Они белы и хорошо сложены, за исключением вот этого шрама. Но есть и еще кое-что. Ты ходишь не как убийца и ведешь себя иначе. В тебе нет их дерзости и равнодушия. И хотя сейчас твое лицо такое некрасивое, — она улыбнулась, словно уродство имело для нее особую притягательность, — его возрожденных черт и того, как сформировала его жизнь, не изменят несколько дней страха и борьбы.

«Лаури… Лаури».

Я отвернулся.

— Чем ты занимаешься, Лаури?

— Пою.

— Здесь?

— И здесь, и в других местах.

— За это платят не так уж много.

— О, это только для развлечения. — Она улыбнулась. Я люблю петь. Люблю смотреть, как радуются люди.

— Эти? — Я махнул рукой в сторону пьяной, разгульной толпы.

— Они тоже люди.

Уже второй раз она произнесла эти слова. Они были для нее каким-то символом веры. В краткий миг прозрения я увидел, что между Церковью и кровожадным миром есть что-то еще. А может, не между, а над.

Это было похоже на удар, и я вздрогнул.

— О Боже! — простонал я. — Боже, Боже, Боже! — Я чувствовал, как слезы заполняют мои глаза, и быстро заморгал, но они все текли. Руки мои дрожали, и я ничего не мог с этим поделать. — Что со мной происходит? — вздохнул я.

— Не сдерживай слезы, — мягко сказала Лаури. — Плачь, если это тебе нужно.

Я плакал, положив голову на стол, держал ее за руку и обливался слезами. Я оплакивал все зло мира, всех, кто работает и не видит конца работе; всех, кто страдает и не видит конца мукам своим, всех, кто живет, ибо иначе им осталась бы только смерть. Я плакал, потому что впервые столкнулся с добротой.

Маленькая ладонь гладила мои жесткие короткие волосы.

— Бедный мальчик, — прошептала она. — От кого ты бежишь? Почему? Неужели все так плохо?

Голос ее опутывал меня, словно мягкая ниточка мелодии, оплетал коконом симпатии и доброты.

«Лаури! Я никогда не отвечу на эти твои вопросы. Ты не должна этого знать, ибо у истины смертоносное жало…»

Ее рука замерла на моей голове, прижимая так сильно, что я не мог ее поднять. Инстинктивно мне захотелось встать, но рука прижала мою голову еще сильнее. В зале вдруг стало совсем тихо.

— Не двигайся! — прошептала девушка. — Они стоят в дверях, как стоял ты, и осматривают зал. Может, они скоро уйдут, если не найдут того, кого ищут.

— Кто?.. — лихорадочно прошептал я. — Кто они?

— Агенты. Трое. Настоящие, а не переодетые, как ты. Сейчас они смотрят сюда. — Ее рука задрожала. — Какие холодные, жесткие, черные глаза!

— Кто? — шепот мой звучал хрипло. — Кто он? Как выглядит?

— Смуглый… веселый… холодный. У него большой нос, но не забавный, а страшный.

«Сабатини!»

Я содрогнулся.

— Не двигайся! — В ее голосе сквозил ужас. Потом она облегченно вздохнула. — Отвернулись. Выходят! Нет, этот смуглый позвал их обратно. Входят снова!

Я пытался поднять голову, но она держала ее крепко, налегая всем телом. Я чувствовал на щеке ее шелковистые волосы, чувствовал ее дыхание, частое и сладкое.

— Слушай внимательно: прямо за нами есть дверь, она выходит на улицу. Как только сможешь, беги туда и жди меня. Я позову сюда Майка, а ты ударь его! Ударь сильно, но не причиняй ему вреда, не бей сильнее, чем нужно. Понимаешь?

— Нет! — выдохнул я. — Не впутывайся…

Однако она уже крикнула, с отвращением и яростью. Когда она отняла руку, я поднял голову, и девушка дала мне сильную пощечину. Новая боль выжала слезы из моих глаз; я стиснул зубы.