Мир-крепость

Девушка что-то написала на листке бумаги и подала его мне.

— Держи. Поищи этого человека. Он работает на Торговцев, ты найдешь его в порту. Покажи ему эту записку, и он тебе поможет. Правда, он может запросить дорого. У тебя есть деньги?

Я потянулся к поясу, но остановился на полпути.

— Да, — сказал я и посмотрел на листок.

Джордж Фалеску, пожалуйста, помоги этому человеку получить место на корабле. Это очень важно для Лаури.

И больше ничего. Четкий почерк без лишних украшений, решительная и разборчивая подпись. Вместо точки над «i» она поставила небольшой кружок.

Лаури дала мне еще несколько указаний.

— Не ходи сразу в порт, иди кружным путем, останавливайся и смотри, не следит ли кто за тобой. А в порту не заговаривай с первым, кого встретишь. Подожди у мастерских, пока кто-нибудь не поинтересуется, чего тебе нужно. Тогда покажешь записку. — Она вздохнула. — Остальное зависит не от тебя.

Я встал из-за стола и посмотрел на Лаури. Она смотрела в пол.

— Я не могу словами выразить свою благодарность. Не знал, что в мире есть такие люди. Из-за тебя мир кажется лучше. Прощай, Лаури.

Не оглядываясь, я пошел к двери.

— Уилл!.. — Лаури догнала меня, повернула лицом к себе. — Не благодари меня, пока не окажешься в безопасности. Будь осторожен и не рискуй! И… и…

Словно желая выразить то, чего не могла описать словами, она взяла мою голову в ладони, поднялась на цыпочки и прижалась губами к моим губам.

Губы у нее были теплые, мягкие и сладкие, но через мгновение их уже не было, не было и ее самой, а я вышел на солнце и спустился по лестнице в черно-белый город.

10

Королевский Город.

Я видел его таким, каким увидел бы его чужак, бродя по улицам, залитым лучами утреннего солнца. Город безжалостно открытый, лишенный цветов, обнаженный в своей угольно-ослепительной белизне и угольно-черных тенях.

Город упадка, насыщенный загнивающим временем.

Я шел через город неторопливо, внимательно поглядывая по сторонам, шел мимо покосившихся каменных зданий, залатанных уже крошащейся штукатуркой, дырявых пластиковых сараев и грязных складов, испачканных сажей и какими-то потеками.

Я разглядывал жителей города: крестьян, возвращающихся с рынка на поля, вольноотпущенников, спешащих по своим делам, квалифицированных рабочих, кичащихся знаками на куртках. А если этот знак был белым, к уважению примешивался еще и страх. Белый знак означал работу с радиоактивными веществами, и вечным спутником этих людей была смерть.

Но все они расступались передо мной. Их глаза как будто говорили со мной, прежде чем они поспешно отводили их в сторону. «Я беден, — говорили они, — я нищ и ничтожен. Ты можешь убить меня, но разве не жаль расходовать дорогое время на такую жалкую жертву? Я ничего не знаю, у меня ничего нет, я ничто». А иногда в них читалось и другое: «Если бы мы были одни, если бы я встретил тебя где-нибудь в темном переулке, раненого или спящего…»

Все умолкали, когда я проходил мимо, все разговоры резко обрывались…

— …лучше всего подчиняться прямо Императору. Тогда у тебя только один хозяин…

— …Барон вызвал мою старшую. Она вернулась вся в слезах, но слезы высыхают быстро, а Барон обещал…

— …урожай плохой, а хозяин требует больше. Есть нечего. Мой второй сын умер сегодня…

— …Сегодня только один погиб от пыли…

— …сегодня вечером дают «Благородного Крестьянина». Моя любимая…

— …нет, не «Дочь Вольноотпущенника»…

Смех тоже умолкал.

Я шел мимо и мимо все новых и новых жизней, драгоценных жизней, каждая — со своими мечтами, но без слов, которые могли бы их выразить, каждая — с борьбой, но без знаний, которые позволили бы ее оценить. Жизни, жизни, миллионы бесплодных жизней. Сложить их, умножить на бесчисленные заселенные планеты, и эта неимоверная тяжесть стащит звезды с их извечных орбит.

Я чувствовал себя больным.

— …моя бедная дочь. Она была моей любимицей, но у нас не было денег, и теперь она делает все, чтобы…

— …мы откладывали на собственный магазин, а потом ввели новый налог…

— …я просил Барона, а потом Императора — нашего благословенного Императора…

— …если бы не его бдительность, нас бы давно уже завоевали, а страну разорили…

— …десять детей, приятель, и все умерли…