Мир льдов. Коралловый остров

– Я боюсь, что мы его не увидим больше, – рыдая, произнесла миссис Брайт, потом взяла за руку Изабеллу и медленно побрела домой, сопровождаемая Фредом и Боззби, из которых последний, казалось, представлял себя косматой ньюфаундленской собакой или бульдогом, оставленным для того, чтобы стеречь это семейство. – Мало ли случается слышать о гибели китоловных кораблей, и мы никогда еще не слыхали, чтобы спасся экипаж, когда гибнет судно, как это всегда бывает в описаниях.

Изабелла взяла руку матери и посмотрела ей в лицо с таким выражением, из которого легко можно было прочесть: не беспокойтесь, маменька, я уверена, что он возвратится; но она не могла найти слов высказаться и взглянула на «бульдога», как будто ожидая от него помощи.

Боззби чувствовал, что теперь его очередь сказать что-нибудь утешительное, но миссис Брайт находилась в таком положении, что ее трудно было утешить, и потому Боззби пришел в смущение. Он прищурил сначала правый глаз, а потом левый и ударил себя несколько раз по бедру. И если бы миссис Брайт в состоянии была развлекаться искривленной физиономией Боззби, то она, вероятно, возвратилась бы домой счастливой женщиной, потому что в продолжение целых пяти минут он строил ей ужасные рожи; но все усилия Боззби оставались тщетными, может быть, потому, что она не замечала его, так как глаза ее были полны слез.

– Ах да! – продолжала миссис Брайт, заливаясь слезами. – Я знаю, что они не возвратятся больше, и ваше молчание показывает, что вы с этим согласны. Уже то обстоятельство, что они взяли с собой на два года продовольствия «на всякий случай», не достаточно ли доказывает, что им могут встретиться разные случаи? Притом же, не собственными ли я ушами слышала, как один моряк сказал, что этот корабль с трещиной, что он первый номер? Я не понимаю, что значит первый номер, но из того, что корабль с трещиной, я уже знала, что он больше не возвратится. И, хотя я и говорила об этом брату и советовала ему не ехать, но он только посмеялся надо мной, – это очень жестоко с его стороны, – и потому я уверена…

Чувство опять взяло верх над миссис Брайт и помешало ей говорить дальше.

– Ну что ж, тетушка, – сказал Фред, едва удерживаясь от смеха, несмотря на грусть, овладевшую им, – если моряк сказал, что корабль с трещиной, то это означало, что корабль хорош, первый сорт.

– Зачем же он не объяснил, что он хотел этим сказать? Впрочем, вздор ты говоришь, любезный. Неужели ты думаешь, что я поверю, чтобы человек называл вещь хорошей, если она повреждена, и я уверена, что никто не станет утверждать, что надломанный чайник так же хорош, как и целый. Но скажите мне, Боззби, думаете ли вы, что они когда-нибудь возвратятся назад?

– Гм… стало быть, думаю! – отвечал Боззби с жаром. – Потому что отчего бы им в самом деле не возвратиться? Если они не возвратятся, то они будут первые, кто на моей памяти отправился из этого порта и не возвратится назад. У них и корабль надежный, и съестных припасов вдоволь, и погода, кажется, хороша, а главное, капитан Эллис необыкновенно счастлив; притом же и в море они вышли при попутном ветре, и пятницу строго соблюдали: чего же вам больше? Дай бог и мне путешествовать при таких благоприятных обстоятельствах!

Произнося эти слова, Боззби прищурил левый глаз, оставив правый открытым. А потом, кончив речь, он зажмурил правый глаз и открыл левый; он сделал это как будто для того, чтобы показать, что кончил свою речь и предоставляет говорить другим. Но слова его были брошены на ветер и не подействовали на миссис Брайт. Она рассуждала редко, и если рассуждала, то не иначе, как с крайним энтузиазмом; это бывало всегда, когда она вызывалась защищать какую-нибудь нелепейшую мысль о каком бы то ни было предмете, которого ее слабый ум не в состоянии был понимать. Она только покачала головой и пожелала счастливого пути Боззби, так как они подошли к грязному переулку, который вел к ее домику, расположенному за зеленым холмом, закрывавшим собой дом и море.

Между тем Джон Боззби вспомнил, что он запоздал домой, что уже более получаса прошло с того времени, в которое он обыкновенно обедал, и что хотя он и поставил румпель посреди корабля, но он слишком удалился от своего пути; поэтому он натянул все паруса, какие только нес на себе, и направил их по ветру, прямо к деревне, где в маленькой, низенькой, хорошо выбеленной хижине с одной дверью и двумя окнами жена и обед давно ожидали его.