Мир Леонардо. Книга 1

В сущности, Леонардо был первым европейским интеллигентом, который столкнулся с нарождающимся «кафкианским» миром бюрократии, исполненным анонимных опасностей. Несмотря на рекомендательные письма сиятельных миланских покровителей Леонардо, дело тянулось бесконечно. Леонардо томился, переживал унизительные часы общения с ловкими канцеляристами, и даже Макиавелли, изучивший хорошо молодую флорентийскую бюрократию, не мог ему помочь.

Законные дети нотариуса Пьеро да Винчи были сильнее.

…В Амбуазе, чувствуя, что его последний час недалек, Леонардо составил завещание, по которому большая часть наследства, в том числе все его деньги и скромное имущество, оставшееся в Италии, переходило к законным детям Пьеро да Винчи.

По-видимому, это тоже было частью науки умирать, науки, которой, мы помним, он учился всю жизнь.

Умирать, оставаясь в мире не только в великом и бессмертном, но и в малом, будто бы несущественном…

«…О, если бы у человека было не пять, а пятьдесят или пятьсот чувств!» — восклицает Эпикур в диалогах современника Леонардо философа Лоренцо Валлы.

А у Леонардо да Винчи и было их пятьдесят или пятьсот. В их числе и чувство великодушия.

Миф о ледяном сердце Леонардо обычно иллюстрируют одной страницей из его записных книжек. Когда в дни его молодости казнили Бернардо ди Бандино Ба-Барончеллокоторый убил в церкви Джулиано Медичи, Леонардо нарисовал повешенного человека и записал то, что видел.

«Шапочка каштанового цвета. Фуфайка из черной саржи, черная куртка на подкладке. Турецкий кафтан, подбитый лисьим мехом. И воротник куртки обшит черным и красным бархатом с крапинами. Бернардо ди Бандино Барончелло. Чулки черные».

Он описывает его, как описывал бы естествоиспытатель расцветку экзотической бабочки, насаженной на иголку, в его коллекции. Интересно, что только после имени повешенного констатируется, что «чулки черные». Страсть к деталям, к абсолютной точности побеждала все: и сострадание, и отвращение, и даже — даже! — любопытство. «Чулки черные».

Но обычно умалчивают о том, что Леонардо нарисовал повешенного и отметил черты его облика не из любви к казням, а потому, что тогда существовал обычай увековечивать казнь — для устрашения нераскрытых заговорщиков — фресками на стенах города. По-видимому, молодой Лоренцо Медичи, первый покровитель Леонардо, и поручил ему написать эту фреску, как поручил написать фрески, изображающие ранее казненных заговорщиков, нежному, меланхоличному Боттичелли.

И Боттичелли создал эти фрески. Его никто никогда не обвинил в жестокости. Леонардо, по-видимому, жестокой фрески не создал (как мы помним, фрески ему не удавались), но рисунок повешенного Барончелло остался как аргумент «холодного» сердца.

Но можно ли судить о сердце человека в отрыве от духа эпохи?..

* * *

Неизвестный художник школы Леонардо да Винчи. Мадонна на троне. Отцы церкви. Лодовико Моро и Беатриче д′Эсте с детьми.

Джорджо Вазари. Портрет Лоренцо Медичи.

Леонардо да Винчи. «Тайная вечеря» (фрагмент).

Леонардо да Винчи. «Тайная вечеря». Христос (фрагмент).

Леонардо да Винчи. «Дама с горностаем». Портрет Чечилии Галлерани.

Больтраффио. Портрет Франческо Мельци.

Леонардо да Винчи. Эскиз памятника Франческо Сфорца.

ГЛАВА 4 Метод Стендаля, или История Бьянки Капелло

(Иллюстрация, использованная к шмуцтитлу: Леонардо да Винчи, рисунок)

Ни один историк искусств не начинает исследование живописи итальянского Ренессанса столь оригинально и неожиданно, как Стендаль.

Стендаль любил читать о старой живописи. Если ему верить, он «осилил» (с большим или меньшим удовольствием) сотни томов. Я лично этому верю. Стендаль любил живопись. Любил читать о ней и любил писать о ней.

Искусство играло в его жизни особую роль, сопоставимую лишь с той ролью, которую играла в его жизни любовь (о чем я писал в книге «…Что движет солнце и светила»).

Стендаль любил повторять о себе, что всю жизнь он был в ситуации неразделенной любви. И именно эта ситуация, когда он любил, а его — нет, формировала особый склад души. Возможно, искусство было любопытной формой компенсации: с ним он испытывал радость любви разделенной.

Он любил. И его любили.

Да, его любили картины, статуи, соборы, оперы, театры, пейзажи, запечатленные кистью или карандашом.

Его любили женщины на портретах великих художников. И он писал об этих женщинах как о реально существующих. Этой взаимной любовью и можно объяснить то, что искусство открывало ему, пожалуй, все, что может открыть оно человеческой душе.