Мир Леонардо. Книга 1

«О время, истребитель вещей, и старость завистливая, ты разрушаешь все вещи и все вещи пожираешь твердыми зубами годов… Елена, когда смотрелась в зеркало, видя досадные морщины своего лица, сделанные старостью, жалуется и думает наедине, зачем два раза была похищена».

Имеет ли отношение эта запись к «Джоконде»? Леонардо с его любовью к секретности, к шифрам мог изменить имя.

Может быть, лицо Джоконды действительно было уже изборождено морщинами: ей было, когда ее писал Леонардо (если это жена купца Джокондо), лет двадцать восемь. А в те времена, мы помним по Шекспиру, юность женщины начиналась с четырнадцати.

Но почему Елена была похищена дважды?

Леонардо все-таки имел в виду, по-видимому, Елену — героиню античных мифов.

Как известно, первый раз ее похитил Парис. Ну а второй?

Второй раз — «истребитель вещей». Но осознала она второе похищение, лишь увидев себя в зеркале.

Для Леонардо увидеть было величайшим событием, равным не событию-отражению, а событию-«оригиналу».

Для него увиденное не отблеск реальности, не отражение ее, а сама реальность.

Но может быть, он писал о себе? Леонардо редко-редко говорит о себе открыто, в первом лице. Все, что относится к жизни его души, к интимному миру человеческой личности, настолько утаено этим, может быть, самым скрытным из великих людей, самым замкнутым и неоткровенным (несмотря на общительность, жизнелюбие, склонность к розыгрышам и к шуткам, которые тоже, может быть, лишь форма самообороны от любопытствующего мира), настолько все личное погружено в нем на дно непроницаемой души, что мы можем лишь строить более или менее печальные или романтические версии.

Не будем строить беспочвенных догадок.

Личность Леонардо вообще в картинах — не в одной лишь «Джоконде» — отразилась потаеннее, «зазеркальнее», чем личность его современников в их работах.

В то же время Леонардо никогда не ставил перед собой «потусторонних», метафизических, чисто философских задач. И он был бы, наверное, удивлен, если бы узнал, что века и века будут решать загадку улыбки Джоконды.

Гуковский отмечал:

«Работа над портретом одной из красивейших женщин Флоренции совмещается у этого удивительного мастера с анализом внутренних органов человеческого тела».

Вывод естествен: работа художника, переплетаясь с работой ученого-экспериментатора, создает в синтезе нечто поистине поражающее. Если рассматривать «Джоконду» одновременно с анатомическими зарисовками и записями Леонардо, в которых изображены кости, сухожилия, мускулы, все подробности человеческого организма, то невольно возвращаешься к его наблюдениям над течением воды, которое зависит от особенностей дна…

Через века Пастернак напишет:

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

Это и есть метод Леонардо.

Узаконенный и, может быть, чуть опоэтизированный XX веком.

Бернсон писал о Леонардо, что он дает нам «камень науки» вместо «хлеба красоты», ему казалось, что в Леонардо ученый убил художника.

Ошибка Бернсона (да будет мне позволено критиковать маститого ученого), наверное, в том, что он судил об итальянском Ренессансе по законам иной эпохи. В нем самом, как мне кажется, ученый убил художника, жесткий логический ум умертвил интуитивное постижение и помешал вообразить, восстановить духовную жизнь людей Возрождения, дух эпохи.

В сопоставлении не только с вечностью, но даже с временем существования человека на земле эпоха Возрождения — минута или секунда. И в блеске ее Леонардо да Винчи!

Вот и попробуй рассмотри его, пойми в этом мгновенном блеске!

Мы помним, что в работе над «Тайной вечерей» Леонардо не давались особенно долго два образа: Иуды и Иисуса. Абсолют зла. И абсолют добра. Если абсолют зла был (художнически) завершен, то абсолют добра остался незавершенным. Сам Леонардо полагал образ Христа в этой картине неоконченным. Но может ли он быть художнически окончен?

Леонардо всю жизнь стремился к абсолюту в познании человека и мира.

В «Джоконде» логика познания вела его к абсолюту добра и зла в одном образе, что адекватно самой сущности жизни, ибо в чистом виде абсолют добра и абсолют зла существуют лишь в лабораторных условиях, то есть в умозрениях философов, но не в самом бытие и не в созданиях художников.