Мир Марка Твена

Аусли вскоре уехал из Ганнибала, но в городе еще долго толковали обо всей той истории. Возмущались несправедливостью, понося подкупленных судей. Только об одном не говорилось ни слова — о слепой ярости, превратившей неприметных и смирных ганнибальских жителей в неуправляемое стадо, и об их трусости при столкновении с сильной и злой волей. А Сэма всего больше поразила и напугала эта жажда крови, эта ненависть, наткнувшаяся на жесткий отпор — Аусли умел ненавидеть еще сильнее. Через много десятилетий Марк Твен вспомнит, как мальчуганом он просыпался по ночам от жуткого ощущения, что это его, грудь придавливает раскрытая Библия. И тогда моментально возникали перед глазами все подробности того незабываемого дня: хрипы умирающего Смара, пьяные выкрики толпы, торчащие за голенищами кухонные ножи, черные отверстия стволов, наставленных прямо на кабатчика, бежавшего впереди всех…

Во многих книгах Твена возникнет этот образ — толпа, неистовая, вздыбившаяся людская масса, когда уже нет людей, а есть только орущие глотки, одержимость, истерика, общее безумие, которое охватывает какой-нибудь ничем не примечательный поселок, оставляя после себя разрушение и смерть.

Как-то само собой выходило, что Сэм почти всегда присутствовал при кровавых трагедиях, омрачавших мирный небосвод над его родным Ганнибалом. Он был рядом, когда два юных шалопая — родные братья — о чем-то заспорили со своим почтенных лет дядей, и один свалил старика на пол, другой же пытался его прикончить из револьвера, по счастью давшего осечку. Он видел, как в пьяной драке полоснули бритвой переселенца, двигавшегося через Ганнибал на новые земли, за Миссисипи. А однажды, вернувшись домой с реки поздно вечером, он онемел от ужаса, когда обнаружил в передней завернутое в одеяло мертвое тело фермера, которого не раз встречал возле магазинов на главной улице. Оказалось, этот фермер хвастался, что у него плуг лучше, чем у соседа, а сосед, выведенный из себя насмешками, пырнул его ножом прямо в сердце. Судье Клеменсу предстояло разбирать это дело, труп принесли к нему в дом в виде вещественного доказательства.

Кошмарными видениями преследовали его все эти сцены, и, пробудившись в холодном поту, он долго не мог успокоиться, стонал, ворочался и засыпал, только усилием воли заставив себя подумать о чем-нибудь другом, радостном. Обычно — о ферме дяди Джона.

Клеменсы уезжали туда на два-три месяца каждое лето. Ферма располагалась поблизости от той самой Флориды, где родился Сэм, и езда была недолгая — всего несколько часов в тяжело груженной повозке по разбитому дождями проселку. Но собирались с такой тщательностью, будто путь лежал по меньшей мере в Европу и обратно. Сэм тоже готовился со всем старанием. Раздавал приятелям на хранение свои драгоценности — бумажного змея, медную дверную ручку, одноглазую кошку. А для кота Питера, своего любимца, устилал тряпочками дно специальной дорожной корзинки.

В тенистом саду, спрятанный под столетними деревьями, стоял тесаный пятистенок с крытой галереей и примыкающей необъятной кухней. Двор был обнесен частоколом, за которым торчала крыша коптильни. Ореховая рощица начиналась прямо в углу двора — поближе к осени мальчишек оттуда было не вытащить. А дальше по крутому спуску — мимо амбаров, конюшни, табачной сушильни — тропинка вела к прозрачному ручью на песчаном дне оврага, сплошь заросшего ивами и диким виноградом.

Вот где был простор поиграть в разбойников, полазать по деревьям — кряжистым старым соснам и высоченным пеканам, прячущим под широкими листьями крупные, похожие на орехи плоды, — и на спор переплыть без отдыха туда и обратно глубокую заводь, хотя тетушка Пэтси строго-настрого запретила к ней даже приближаться, и погоняться за здешними диковинными бабочками с ослепительно яркими, цвета киновари, пятнами на крыльях, а к полудню, когда печет нестерпимо, отправиться домой — каждый раз новой дорогой, самостоятельно ее прокладывая среди кустов малины и обходя крапиву, вымахавшую выше человеческого роста. Возвращались исцарапанные, побронзовевшие от ветра и загара, не чуя под собой ног от усталости и счастливым смехом отделываясь от нестрогих попреков дяди Джона.

В галерее уже накрыт стол — ах, какой стол, другого такого не будет во всю жизнь! Боже мой, да разве умеют готовить там, в городе! Несчастные мальчики — и Сэм, и Генри, его младший брат, — ну просто заморыши! И тетушка Пэтси все подкладывает да подкладывает на тарелки — и что за вкуснотища: пылающие гречневеки, горячие маисовые лепешки с сиропом, пироги с персиками, дикая индейка, кролик под соусом, и помидоры, и дыни — все это прямо с грядки, и сухарики только что из печки, и вареные початки первой кукурузы, которую сняли нынче утром.