Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

Но это я сейчас, задним умом, понимаю, что всё, что Бог ни делает — к лучшему. А тогда, видя, как терзают мои стихи, написанные кровью молодого сердца, умевшего (и даже любившего!) страстно страдать (за что меня обвинили чуть ли не в сатанизме), глядя на то, как трусливо самоустранились в этой травле (а кое-где её и с удовольствием поддерживают) мои земляки-поэты из Оренбуржья — Курушкин и Демурин, я в отчаянии подумала о том, что выход мне, теперь, пожалуй, только один… Потому что мнение Юрия Кузнецова о моих стихах, хоть он ещё и не высказывал его, так как он выносит его после всех «прений», мне заведомо известно: Кузнецов не принял меня год назад в Союз писателей России.

За мои стихи тогда вступился только поэт из Самарской области Евгений Семичев, с которым я на тот момент едва-едва была знакома. Но его голос в защиту моих стихов потонул в дружном хоре обвинителей… В общем, тучи сгустились донельзя над моей буйной головушкой, но я решила выпить сию горчайшую чаша до дна и выслушать «приговор» Кузнецова, не суливший, судя по азарту однокашников, мне ничего хорошего. Каково же было моё изумление, когда Кузнецов в своей речи (до этого, давая вволю высказываться своим семинаристам, он не проронил ни слова) сразу отмёл все обвинения меня в сатанизме. «Нет, никакой это не сатанизм, это просто ярко выраженный поэтический темперамент», — сказал Кузнецов к моему огромному удивлению. Но глядя, как надеждой загорелись мои глаза, Юрий Поликарпович тут же добавил педагогическую «ложку дёгтя» в этот мёд: «Вы не всегда владеете своим темпераментом, Диана, это плохо, это недостаток мастерства, а вам пора становиться мастером, для этого есть все задатки…» У меня закружилась голова и всё поплыло вокруг. Остальное я помню смутно, потому что очнулась окончательно только на кухне в общежитии, чистя картошку для супа. Заглянул один из моих сокурсников с семинара прозы и, уважительно глядя на меня, протянул: «Поздра-а-авляю!..». Я поняла, что весть о моём удачном обсуждении уже гуляет по коридору, но, чтобы продлить триумф, я прикинулась непонимающей: «Ты о чём?..» — «Как о чём? Сам Кузнецов тебя хвалил, вот это да!..». Хотя не припомню, чтобы Кузнецов меня особо хвалил, он вообще не был склонен, как истинный профессионал, к восторгам по поводу каких-либо стихов. Он просто указал мне путь, по которому я должна была пытаться двигаться. «Диана, пора становиться мастером…» А вот реально помочь мне обрести поэтическое мастерство (то есть тот дар глагола, о котором Цветаева говорила, что поэт — это равенство души и глагола) помог мне мой будущий муж Евгений Семичев.

Меня тогда не только как поэтессу, но и как женщину, очень тронуло его рыцарское отношение во время моего творческого «избиения». Хотя, как Семичев признался мне впоследствии, это было отнюдь не шагом рыцаря по отношению к даме, а просто словом поэта в защиту другого поэта. В общем, мне предстоял длительный путь по пути мастерства, который, как я теперь всё яснее понимаю, у истинного поэта конца не имеет, ибо истинный поэт учится всю жизнь. Обсудив всех семинаристов в первый год обучения по одному разу, на второй год ВЛК Юрий Поликарпович в самом начале учебного года сказал, что посвятит весь второй учебный год исключительно лекционным занятиям с нами. А обсудить вторично планирует только двух поэтов — Евгения Семичева и Диану Кан. Эта новость также мигом облетела весь общежитийный наш коридор, на нас, к тому времени уже находящихся практически на пороге московского загса, посматривали с уважением, смешанным с завистью.

* * *