Мир на Востоке

Вдруг из толпы полетел камень и угодил в одного из плотников, раздробив ему ключицу. Шиншилла в бешенстве бросился на Клейнода, дал ему по физиономии.

И тут началось.

Хайнц склонился над рухнувшим на землю плотником, расстегнул ему рубашку, чтобы ощупать рану, и когда вынул руку из-под рубашки, то увидел на своих пальцах кровь. Издав страшный вопль, точно индеец на тропе войны, он воздел испачканную кровью руку, как бы давая клятву, после чего схватился за молоток и кинулся на Бухнера. Тот же был настолько ошарашен происходящим, что лишь в последнюю секунду сумел каким-то чудом увернуться от наверняка смертельного удара. Вамсбах и Винтерфаль повисли на своем обезумевшем от ярости бригадире и повалили его на землю. Но это уже не могло остановить град камней, полетевших в плотников. Будучи в явном меньшинстве, те спешно ретировались за стену недостроенной бытовки. Послышался звон разбитых стекол, стук камней о дерево. Однако неожиданно плотники получили подкрепление: со всех сторон поля к ним на выручку бежали строительные рабочие. Поняв, что численный перевес теперь на стороне противника, глазевшие поодаль и потому, так сказать, находившиеся в резерве металлурги также ринулись в бой, но, встреченные ответным градом камней, были вынуждены спрятаться за грузовик слесарей, который для удобства боевых действий опрокинули набок. Женщины давным-давно разбежались. Началась рукопашная. Молча, тяжело сопя и кряхтя, мужчины колотили друг друга с таким сосредоточенным видом, будто выполняли серьезную работу. То был жестокий бой, и никто не хотел отступать.

Но кто-то — как потом выяснилось, Лизбет Гариш — позвонил секретарю парткома.

Бартушек немедленно бросил все дела и помчался на место происшествия, не став дожидаться Дипольда, который должен был вернуться из министерства. Подъехав к полю, Бартушек увидал самое настоящее побоище: летели камни, мелькали дубинки, по земле, сцепившись, катались люди. Выйдя из машины, он с трудом пробился сквозь толпу и взобрался на крышу опрокинутого грузовика.

— Внимание! — просипел он, изо всех сил напрягая свое больное горло. — Внимание! Товарищи! К вам обращается секретарь парткома!

Но никто его не слышал, даже те, что сцепились у самых его ног.

— Немедленно прекратить драку! Остановитесь!

Результат его призыва был равен нулю: никто даже не повернул голову.

Все, что ему оставалось делать, — это с отчаянием взирать на то, как бригады Бухнера и Хайнца по прозвищу Свистун лупят друг друга и как стоящий поодаль Эрих Хёльсфарт молча качает своей рыжей головой и, должно быть, так же страдает от сознания собственного бессилия, как он сам.

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

Когда Маттиас Мюнц приехал в Галле — пока, правда, лишь в качестве инструктора ЦК, но уже с широкими полномочиями, так как должен был в скором времени занять здесь пост первого секретаря окружного комитета, — он столкнулся с ожесточенным сопротивлением металлургов перепрофилированию и потому сразу ощутил себя в своей стихии, иначе говоря, почувствовал, что ему есть к чему приложить силы. Первым делом он сказал Францу Бюргману, что хотел бы съездить в Айзенштадт, недавние события в котором обернулись большими материальными и — что хуже — политическими потерями. Бюргман дал ему добро.

Его возвращению в родные края предшествовала беседа в Берлине, навсегда запечатлевшаяся в его памяти своей исключительной важностью, хоть и была очень коротка, настолько, что он не успел бы выкурить и двух сигарет, если б ему разрешили это сделать во время аудиенции.

Его вызвал Вальтер Ульбрихт, прямо посреди рабочего дня, и член Политбюро Альберт Норден, в непосредственном подчинении которого Мюнц как заведующий отделом находился уже три года, только пожал плечами и поглядел на него своими вечно задумчивыми глазами: мол, наберись терпения, сейчас сам все узнаешь… Спускаясь на лифте на первый этаж, проходя мимо охранников и идя по длинному коридору к кабинету Ульбрихта, он терзался догадками о причине вызова, но так ничего и не мог предположить.

Он вошел в приемную. Едва секретарь доложил о его приходе, как Ульбрихт пригласил его в кабинет. Мюнц толкнул дверь и попал в комнату размером с небольшой зал, обшитую темными деревянными панелями, со встроенными шкафами в глубине. Ульбрихт был в хорошем настроении, по лицу его блуждала почти неуловимая, какая-то лукавая улыбка. Он указал Мюнцу на кресло за длинным столом, предназначавшимся, вероятно, для оперативных совещаний, сам сел напротив и придвинул ему тарелку с бумажной салфеткой и фруктовым ножом. Здесь же, на столе, стояла ваза с яблоками, апельсинами и бананами и стеклянный кувшин с грейпфрутовым соком.

— Обойдемся без предисловий, товарищ Мюнц? — спросил он и тотчас поправился: — Маттиас? Собственно, я хотел у тебя выяснить, готов ли ты выполнить любое задание, какое тебе может поручить партия?

Маттиас кивнул. Невыносимо хотелось курить. Ему стало понятно, что после шутливого вопроса речь пойдет о каком то важном деле, и, чтобы чем-то занять руки, он начал чистить апельсин.