Мир на Востоке

Фильм шел непрерывно: закончившись, начинался снова, заходить и выходить из зала можно было когда угодно. Собственно, весь фильм представлял собой снятый крупным планом на цветную пленку матч по боксу. Когда Ахим вошел в полутемный зал, глаза после яркого света еще долго привыкали к темноте. На экране творилось нечто чудовищное. Негр — огромные мускулы под блестящей черной кожей — и белый — блондин с голубыми глазами — дрались не на жизнь, а на смерть. Время от времени все пространство экрана заполняло женское лицо с распяленным в крике ярко-красным намазанным ртом. Ахим снова вспомнил об Ульрике. Что он мог сделать, чтобы их чувство друг к другу не угасло? Ведь он любил ее. А она? Старик увидел зарево огней Гаваны. Держа рыбу на бечеве, он думал: «Я ничего не могу с ней поделать, но и она ничего не может поделать со мной». В этот момент белый боксер на экране получил страшный удар в лицо. Его рассеченная бровь тотчас покраснела, раздулась. Показанное крупным планом, его искалеченное лицо стало страшным. Конечно, Ульрика уже не была прежней Ульрикой, она изменилась. Однажды он выдержал ради нее страшную драку… Черный боксер нанес второй удар. Старик думал: «Она на два фута длиннее моей лодки… Она громадина, эта рыба, и я должен убедить ее в моей силе… Нельзя, чтобы она почувствовала мою слабость». У белого боксера лопнула вторая бровь, кровь хлынула из раны по щеке. Черный боксер ухмыльнулся, но в этот момент сам получил страшный удар. Снова закричала женщина. А может, крикнул кто-то из сидящих в зале, не в силах выносить это омерзительное зрелище? Ахим оглянулся. Зал был почти пуст. Лишь через два ряда он заметил целующуюся парочку. А на экране бесконечно долго показывали, как вспухает нижняя губа черного боксера. Старик думал: «Сейчас голова у меня ясная… Такая же ясная, как сестры мои, звезды. Но все равно надо поспать. И звезды спят, и луна спит, и солнце спит…» Ульрика, кажется, совсем забыла о нем, думает целыми днями только о малышке. Он не мог понять, что происходит в ее душе, и знал одно — Ульрика никогда не подчинится ему целиком. Она будет любить его, ждать, если понадобится, хоть тысячу лет. Никогда не увлечется другим, не предаст его. Она человек железных принципов. Во всяком случае, он верил, что это так. А на экране перчатка негра со всей силой обрушилась на белого. Снова крупный план. Нос у белого был сломан. В окровавленном мясе торчал обломок кости. Старик думал: «Она утащила на дно мой гарпун… и вслед за этой акулой придут другие… Но человек не создан для того, чтобы терпеть поражения. Человека можно уничтожить, но его нельзя победить».

Фильм не вызвал у Ахима ничего, кроме отвращения, он ругал себя за то, что потратился на билет, командировочные и без того кончались. Нет, хватит с него жестокости, крови, переломанных костей. Уж лучше «Сказание о земле сибирской» смотреть. (На следующий день, купив перед отъездом в привокзальном киоске одну из наиболее влиятельных местных газет, он прочитал рецензию на этот фильм, где говорилось о новаторстве, мастерстве оператора и волнующем впечатлении. Оставалось только рассмеяться.)

Ахим договорился встретиться с Эрихом в маленьком ресторанчике. Тот явился раньше и ждал, должно быть, около часа. Заказал себе сначала одну кружку пива, затем скрепя сердце еще одну и, наконец, чтобы отделаться от назойливых официантов, попросил меню. Кроме него в ресторанчике было только четверо посетителей: двое мужчин и две женщины за соседним столиком.

Женщины, сидевшие к нему спиной, были похожи друг на друга как две капли воды. Когда они оборачивались, он всякий раз видел одинаковые декольте, обесцвеченные пергидролем волосы, уложенные в одинаковую прическу, клипсы, подбритые брови, ярко накрашенные губы. Обе говорили на ломаном немецком, а когда перебрасывались фразами на родном языке, в их речи часто повторялись «ю» и «ё». Скорее всего, венгерки, подумал Эрих.

С мужчинами все было ясно. Они оживленно обменивались военным опытом, обсуждали преимущества и недостатки разных видов оружия, но в конце концов сошлись на том, что против атомной бомбы все это детские игрушки.

— Будь война, мы бы вас, немецких ребят, хорошо в Будапеште обслужили, — с хохотом заявила одна из девиц.

Когда вошел Ахим, Эрих уже принялся за шницель.