Мир на Востоке

Его лицо, особенно на фоне ярко-рыжих волос, казалось пепельно-серым от переутомления, и ей вдруг стало так жаль его, что сердце защемило. Прислонившись к двери, он обвел комнату каким-то безжизненным взглядом, но не заговорил о ее отъезде, а тихо сказал:

— Сегодня ночью кто-то поджег мастерские.

Разумеется, Эрих заметил, что Халька упаковывала чемоданы. Но что он мог поделать? Она уже давно предпочла свою фабрику семье. Все аргументы и возражения, которые он только мог привести, отскакивали от ее упрямой головы, как резиновые мячики, которые делала ее треклятая фабрика. Он и ругался, и угрожал, и заклинал ее их любовью. Однажды даже с горя напился, а потом пугал ее тем, что будет так напиваться каждый вечер, если она уедет. Но ничего не смог придумать, чтобы привязать к себе свою собственную жену. Самую главную причину он ей, конечно, никогда не называл. Сейчас она уезжает повышать квалификацию, а потом ей и инженером захочется стать. Этому конца не будет, она просто помешана на образовании. А он? Второго такого слесаря на комбинате не найти, и к тому же голова у него всегда полна идей. На него тоже постоянно наседают, чтобы квалификацию повышал, но он даже мастером не хочет быть. Ему это ни к чему. Денег хватает, он их честно зарабатывает. Он чувствует себя в своей тарелке, а всякая бумажная дребедень ему не по душе. Он как огня боялся учебы даже по партийной и по профсоюзной линии. Едва только представлял себе, что придется месяцами просиживать в каких-то аудиториях, корпеть над книгами и ничего, кроме них, не видеть, его просто ужас охватывал. Книжку почитать, конечно, хорошо, но учебой он сыт по горло и не собирается снова давать учителям право командовать собой. А Халька, если так дело пойдет, станет ученой, и в один прекрасный день он окажется недостаточно хорош для нее. Найдет себе тоже ученого, с лысиной, в очках…

Бернд, возвратившийся вслед за Эрихом домой с очередной тренировки, увидел чемоданы и тотчас весело спросил:

— Тебе помощь не нужна, Халька? — Ему казалось очень забавным, что она снова садится за школьную скамью, и ее отъезд он не воспринимал трагично. — Ну смотри, если, когда вернешься, будешь так же «р» говорить — как козодой.

— Козодой? — удивленно переспросила она.

— Ну да, это такая ночная птица. Как луна выходит, она начинает петь: ррри-рро-рри. Ну прямо как ты. Про козодоя мне Миха объяснил, мы его сейчас на речке слышали.

Она потрепала мальчика по белокурой голове.

— Вам без меня трудно придется? Будете скучать?

— Ну конечно, Халька. Я тебя очень люблю, и этот олух Эрих, наверно, тоже.

— Значит, ты не против того, что я опять учиться пошла?

— Я? Я только рад буду. Тогда, может, ты наконец поймешь, как трудно в школе бывает.

Она засмеялась и притянула его к себе. Этот мальчишка просто самим богом ей послан. Такой умный, милый, все понимающий. Глаза ее наполнились слезами.

Бернд уже давно спал, когда Халька сказала Эриху:

— Теперь две недели уж точно не увидимся, — и прижалась к нему.

Эрих отодвинулся.

— Мне не нужно формального исполнения супружеского долга.

Чтобы успеть на поезд, ей надо было встать в четыре утра. А стрелки циферблата уже приближались к двенадцати.

— Я могу и в автобусе выспаться, — сказала она, — это ведь наша первая разлука с тех пор, как мы поженились.

— Нет, — ответил он. — Я ужасно устал. И думать я могу только о том, что творится на комбинате и что ты бросаешь меня.

Вслед за Эрихом и Шиншилла, и Клейнод обнаружили на своих местах записки, где их призывали не идти за «красным дьяволом» Хёльсфартом. «Если вы настоящие пролетарии, уничтожьте того предателя».

Стилистическая ошибка в записках навела криминалистов на мысль, что это связано с особенностями диалекта и что автор, вероятнее всего, из Саксонии. Наконец его удалось раскрыть, он был активным деятелем «СА». Правда, к тому времени он уже успел скрыться на Запад. При обыске у него дома нашли несколько писем из Зальцгиттера — от его помощников, однако выявить их не удалось.

Прошло несколько недель. Эрих жил вдвоем с братом. Они, как могли, поддерживали порядок в квартире, мыли посуду, сами стирали и гладили. Халька появилась только один раз, а Эрих действительно стал часто напиваться по вечерам, не с кем было поделиться, некому высказать свою боль, тоску, свой гнев. Бернд был еще слишком мал, и Эриху не хотелось заражать его своей тоской, он стеснялся обременять и Ахима с Ульрикой, которым, как он заметил, хватало своих забот.

И все-таки перед собранием бригады Эрих постарался взять себя в руки.

— Ну что, ребята? — спросил он подчеркнуто бодрым тоном. — Будем играть в открытую? Станем работать дальше по нашему методу или испугаемся сортирных лозунгов, написанных смотавшейся на Запад сволочью?

— С меня довольно, — заявил в ответ Клейнод. — Я хоть и дал тебе слово, но сейчас ведь кое-что изменилось, верно? Я вам больше не компания. Нет, этот бывший нацист мне тоже не по вкусу. Но как он, думают многие. А я не хочу, чтобы меня считали предателем интересов рабочих.