Мир над пропастью

В пакете оказались сваренные вкрутую яйца, помидоры и много бутербродов: с сыром, с ветчиной и с любимой Настиной «Докторской» колбасой.

Игорь с нежностью смотрел на дочку. Она уплетала за обе щеки с большим аппетитом. На ее личике проступил свежий румянец, глаза блестели, и вообще она выглядела невероятно счастливой.

— Пап, а ты, когда был маленьким, делал секретики? — Настена развернула «Мишку на Севере» и тщательно разгладила фантик.

— Какие секретики?

— Ну берешь фольгу, стеклышко, можно от бутылки, камушек, цветок или еще что-нибудь красивое, выкапываешь ямку, где никто не знает, кладешь туда, делаешь окошко и присыпаешь землей, а потом приходишь и потихоньку любуешься. Здорово, да?

— Да, у наших девчонок что-то такое было, припоминаю.

— Пап, а давай прямо сейчас сделаем!

— Да запросто.

«До чего же легко доставить ей удовольствие, — подумал он. — Кусок блестящей бумажки, осколок стекла. И вот оно — готовая тайна».

— Вот только где мы возьмем с тобой в лесу стеклышко?

— Я уже видела по дороге сюда целых две разбитые бутылки, пап, — очень по-деловому заверила дочка. — Зеленую и коричневую.

— Ну тогда за чем же дело стало — вперед! Только давай сначала уберем за собой.

Они быстро привели все в порядок, потом девочка занялась своим «секретом», а Игорь устроился поудобнее, прислонившись спиной к дереву, и закрыл глаза.

— Ой, а чем бы мне ямку выкопать? Пап, дай мне свой перочинный нож!

— Держи, только будь, пожалуйста, осторожнее, не порежься. Он довольно острый.

В лесу не было ни ветерка. Тишина нарушалась лишь тревожными криками улетающих в теплые края стай, да бойким журчанием ручья, И, если прислушаться, можно было уловить едва ощутимый звон, исходящий от могучего дерева.

— Пап, иди чего покажу!

Настена вся светилась от удовольствия. Видно, «секрет» удался на славу.

— Ну пойдем. — Игорь поднялся на ноги.

Они обогнули дуб, и дочка с гордостью показала рукой, но почему-то не на землю, а на ствол:

— Смотри!

На шершавой коре могучего дерева появилась свежевырезанная надпись чуть кривыми печатными буквами: «Игорь Ася Аля».

— Что же ты наделала, чучело-мяучело?! — ахнул Игорь.

— А что такое? — удивилась девочка. — Ты же сам сказал, что этот дуб проживет еще много-много лет. И все это время на нем будут наши имена. Здорово, правда? Мы будем приходить сюда и читать. И другие люди будут читать и думать: «Интересно, кто они такие, эти Ася, Игорь и Аля?»

— Настька, но разве так можно! Дерево — оно же живое! А ты по нему ножом… Это то же самое, как если бы кто-то вырезал надпись прямо у тебя на руке. Как ты считаешь, тебе бы понравилось?

Настена испуганно посмотрела на отца, потом на свою руку, затем снова на Игоря.

— Но я же не знала… Я не думала… — залепетала она. Глаза ее тут же наполнились слезами. — Папа, прости, я больше не буду-у-у-у!

— Это не у меня надо просить прощения, а у дерева. — Игорь изо всех сил старался казаться строгим, но в душе его уже боролись умиление и жалость к такому глубокому и искреннему детскому раскаянию.

Настя, как могла, обхватила ствол и уткнулась зареванным лицом в шершавую кору.

— Деревце, миленькое, не сердись! Я больше никогда-никогда не буду делать тебе больно! И вообще никому не буду!

Она еще поплакала, пошмыгала носом и повернулась к отцу:

— Как ты думаешь, дуб простил меня?

— Думаю, да, — милостиво признал Игорь.

Он снова расстелил половичок, лег на него навзничь, раскинув руки крестом, еще всхлипывающая Настена уткнулась ему под мышку, обняла одной рукой, и вот так они лежали долго-долго, вслушиваясь в шум ручья и крики пролетающих птиц. А дуб над ними иногда как будто вздрагивал, ронял огромные листья, и те опускались прямо на них.

— Если долго-долго не стряхивать листву, — вдруг прошептала девочка, — то мы будем заживо погребены.

Он вздрогнул. Так неожиданны были эти слова. И для ее возраста, и вообще…

— Чего это ты вдруг, Аська?

— Пап, а я раньше думала, что люди вырастают, чтобы жить.

— Конечно, а для чего ж еще?

— А они вырастают и умирают.

Он хотел ей возразить, сказать, что все это совсем не так. Что все взрослые, прежде чем умереть, живут долго и счастливо. Но не стал. Потому что вспомнил себя в детстве.

Как страшно и больно было ему, когда он только-только осознал, что в мире есть такая штука, как смерть. Он не мог успокоиться несколько дней. Ходил в слезах и приставал к взрослым: «Ну как вы можете жить так спокойно, если знаете, что это не навсегда? Почему взрослые занимаются неизвестно чем — работают, смотрят телевизор, ходят по улицам, вместо того чтобы дни и ночи проводить научные исследования и искать лекарство от смерти? Ведь научилось же человечество справляться с разными страшными болезнями! Почему же никто до сих пор еще не изобрел прививки от смерти?» Тогда ему казалось, что человек всемогущ. Разве это не ерундовая задача для существа, летающего в космос, — придумать одно, всего-то одно чудодейственное средство?

Он обижался и недоумевал, когда над ним ласково посмеивались и пытались занять его чем-нибудь другим.