Мир ноэмов

Что же до призрака – он не изменился. Животные реакции эпидермиса не были частью ее мира. И все же… Глаза ее затуманились, и – Плавтина это почувствовала – они едва не протянули руки друг к другу, едва не обнялись, чтобы близкое присутствие чужого тела хоть на миг отогнало страх, который внушало происходящее. Но это было невозможно. Обе сжали челюсти, силясь никак не выдать своих чувств. Плавтина поняла, что она неправильно истолковала действия Ойке. Ведь та на самом деле была всего лишь версией ее самой и унаследовала от нее почти болезненную сдержанность и стыдливость, которые были присущи Плавтине еще на старой красной планете. Как и со Скией, ей хотелось хоть как-то утешить сестру, и она знала, что это желание взаимно. Но это было невозможно. Они не умели этого делать.

И все же Ойке положила ей нереальную руку на плечо. Она ничего не почувствовала, хотя испытала какое-то глубинное переживание.

– Теперь идите, бегите. А потом, – сказала она тихо, – отомстите за нас.

Плавтина кивнула.

* * *

«Транзитория» разогналась; теперь около десяти минут она будет недосягаема для вражеских кораблей. Отон воспользовался этим, чтобы пробежаться во все концы составного сознания, отчитать потрясенных деймонов на глазах недоумевающих людопсов.

Они утратили небольшую долю расчётной мощности. Слишком маленькую, чтобы потеря сказалась на боевых операциях, которые вел Корабль, но все же ощутимую для психического потока: голоса затихали, образы угасали, и, судя по всему, это очень злило Проконсула. Они ничего не могут с этим поделать и вы тоже, – сухо сказал Аттик. – Вы знали о риске и еще увеличили его, согласившись вступить в битву без всякой подготовки. Это прозвучало как упрек – и все обитатели Корабля разом замолкли. Каждому хотелось увидеть, как бог отреагирует на такую дерзость, да еще и со стороны одного из своих ближайших лейтенантов.

Отон не прекращал своих расчётов и сперва делал вид, будто не замечает Аттика. Когда он закончил смотр своих войск, то вернулся в самого себя, на нос, откуда привык командовать, и окинул мыслью всю собравшуюся публику. В нем поднимался глухой, плохо сдерживаемый гнев, вызванный реакцией автоматов, которую он воспринимал, как сомнение в его действиях, как запинку в мечтах о славе.

Проблема была далеко не символической. Ноэмы не могут дезертировать, в отличие от людопсов. Но даже самый верный из эпибатов не захочет идти на верную смерть… если только не будет уверен, что это необходимо. Слуги Отона вели иное, техническое, существование. Орудие не бунтует, когда его раскаляют на огне, чтобы перековать во что-то другое. И все же составное сознание не последует за Отоном без коллективного убеждения в том, что жертва, которую он от них требует, оправдана. И несмотря на пакт, связывающий Отона с его Левиафаном и его обитателями, они не станут подчиняться ему в любых обстоятельствах. И возможно, усомнятся в его решениях еще больше, чем экипаж Эврибиада.

Отон повернулся к Рутилию и Аттику. Поднимите их, прогремел он, и мысли его звучали резко, как щелчки кнута. Встряхните их, уговорите, сотрите им память, если потребуется. Солгите им. Меня не интересует, что вы сделаете, и не интересует, какие они понесут потери, пока останется хоть один, способный управлять процессом, который ему поручили, это ясно?

Рутилий мысленно пожал плечами, а потом отошел помочь тем из деймонов, которые, хоть и выглядели ослабшими – их потоки сознания превратились в тонкие ручейки, – все же еще не утратили рассудка. Аттик тоже не произнес ни слова, вернувшись к тактическим расчетам. Настроение на Корабле оставалось мрачным, но, по крайней мере, они были готовы к следующей схватке.