Мир ноэмов

Мысли его обратились к лейтенантам, на долю секунды задержались на Фотиде. Она, сосредоточившись на битве, ничего не видела, кроме двух хрупких суденышек, которые готовились пройти через смертельную бурю, вызванную двумя армиями истребителей. Людопсы хорошо послужили сегодня. Он оказался прав во всем. Он стал настоящим визионером. Сам, совсем один. Он выдержал, не моргнув и глазом, унижение и остракизм, когда по велению Гальбы ему вынесли приговор после смерти Нерона. Он молчал; он позволил своим союзникам разлететься, как семена одуванчика. Он поставил на долгосрочное биологическое развитие против сиюминутности Разумов, которые думали слишком быстро, чтобы судить о вещах трезво. Никто не раскусил его игру. Никто не знал, какое мощное оружие он для себя готовит. И теперь он победит. И возвратится в Урбс в ореоле славы.

Теперь оставалось только нанести финальный удар. Часть его разума – самая древняя, самая фундаментальная – восставала против этой мысли. Узы, его старинный недруг, начинали рычать, будто разъярившийся медведь, который у себя в берлоге чувствует приближение чужака. Как и все остальные Интеллекты, Отон не умел убивать.

Однако в противоположность своим собратьям Отон был приучен воевать. Воин сражается не с врагом, а с собственным страхом. Сперва нужно одержать победу над самим собой. Он не будет убивать своими руками – ни сейчас, ни когда-либо впредь. Он на это не способен. Но то, что он готовился совершить, отличалось от убийства только крошечной гранью реальности, такой тонкой, что в случае успеха он собирался все поставить на карту. А ему было что терять. Он так долго прожил с момента своего скромного рождения в ледяной лунной пещере. Он узрел невиданные чудеса, да и сам немало их сотворил. Мог ли он рисковать собой по прихоти фортуны, подбросившей кости? С тех пор, как погибло Человечество, Интеллекты приучились рассматривать собственные сиюминутные достижения как самоцель. Но не Отон. Получить господство над Урбсом, собственной расой и Вселенной или погибнуть – для него игра стоила свеч, если в конце пути его поджидала слава.

В реальном мире миновала доля секунды, еще несколько дронов развеяло в дым. Для Отона – вечность, отведенная под размышления. Он снова принялся изучать запутанное дерево возможностей, без труда следя за миллионами перекрещивающихся нитей, из которых плелась История, взвесил взаимодействия и явления обратной связи. Линии, каждая из которых означала альтернативную судьбу, выделились подсветкой, показывающей, что вероятность всех этих вариантов – выше нуля. Отон разглядывал эти линии, на короткое время поддавшись удовольствию размять свои аналитические способности, как кот, потягивающийся после долгого дневного сна.

Он повернулся к своим помощникам. Фотида, дайте истребителям приказ пожертвовать собой ради Эврибиада. Пусть он побыстрее вернется. Рутилий, подготовьте корабль к циклу мгновенного перемещения. Он объяснялся без экивоков. Он был властью. Он был провидцем. Он знал, что в этот момент больше всего напоминает старого бога войны, которого почитали солдаты Лация, – сурового Марса, кровавого Митру. Клянусь Числом! Выполняйте приказ! Но остальные застыли в нерешительности, не в силах отыскать логику в его действиях. Если мы сейчас побежим, заметил Аттик, то станем легкой добычей для нашего врага. Отон направил на них всю свою ментальную силу, так, чтобы они ощутили его решимость. Он не мог заставить их действовать и не мог посвятить их в свои планы. Но мог открыть им бездну своего разума, дать им понять, что никогда, даже если они проживут еще три тысячи лет, не смогут они тягаться с ним в искусстве выигрывать битвы.

И экипаж подчинился. Будто две падающие звезды, Фотида и Рутилий, умчались выполнять приказ. Людопсица, будто загипнотизированная, поделилась решимостью с остальными, и скоро они уже носились во все концы, меняя план битвы. Аттик остался рядом с Отоном. Он был заинтригован, но бог не собирался ничего ему рассказывать.

Если бы они знали, что Отон собирается сделать, они бы все от него отвернулись – и людопсы, и автоматы. Однако перед лицом двух противников, способных зажать «Транзиторию» в тиски, выбирать оставалось между этим планом и побегом. А бежать он не хотел.