Мир одного дня (сборник)

Зурван знал, хоть и не хотел знать, что ветры недавнего прошлого дуют сквозь него, словно сквозь ветхий парус, что мысли других сыплются из него, точно перец из перечницы.

— Прекратите! Прекратите! — мысленно вопил он.

Но хотя он и был самой сильной личностью среди них, исключая разве что Джеффа Кэрда, он не мог дать им достойный отпор. Силу отнимали другие жильцы, въехавшие в его сознание с судебными ордерами. Он разрывался на части и терял свою мощь, как Самсон, остриженный Далилой, двуличной дочерью фальшивых филистимлян, соблазнительной служанкой самого сатаны.

— Перестаньте! — взмолился он. — Я серьезно!

«Дело и правда серьезное! — сказал отдаленный, но все приближавшийся голос Кэрда. — Заткнись, Тингл! Мы на грани гибели, а ты все остришь!»

Зурван громко, на всю квартиру, произнес:

— Именем Божьего света заклинаю вас удалиться опять во тьму, из которой вы пришли!

«Вот фигня-то», — сказал Чарли Ом.

«Улыбайся, когда говоришь это, — сказал Вайатт Репп. — Ладно, ребята, дадим ему шанс. Шайка линчевателей приближается. Если мы не будем стоять друг за дружку, нас развесят поодиночке на диких яблонях. Сегодня он у нас босс. Заткнемся и позволим ему спасти наши шкуры. А потом созовем большой круг и поглядим, кто будет вождь. Единственный выход…»

«Квартира Тони Хорн, — сказал Кэрд. — Отправляйся туда! Только там мы будем в безопасности — хоть на какое-то время!»

— Тони Хорн? — вслух переспросил Зурван.

«Да. Ну ты же помнишь, правда?»

«Я помню, — сказал Джим Дунский. — А если я помню, вспомнишь и ты. Друг Кэрда… наш друг, Энтони Хорн, генеральный комиссар, разрешила ему воспользоваться своей квартирой в случае крайней надобности. Сейчас как раз тот случай!»

«Она иммер, — сказал Боб Тингл. — Иммер — всегда иммер, и это не каламбур, даже для знающих немецкий[10]. Она выдаст меня… то есть нас».

«Она ничего не узнает до самого вторника, — сказал Кэрд. — Ну, давай, Зурван! Шевелись!»

Только Уилл Ишарашвили ничего не сказал. Может, потому, что еще не знал о происходящем? Или потому, что он, последний в ряду, если считать началом вторник, был и самым слабым из всех? Может, он обретет голос только завтра, когда проснется? Тогда его голос, возможно, вообще не прозвучит. Уилл не проснется. Он умрет во сне.

Это еще больше взбудоражило Зурвана. Если он завтра не станет Ишарашвили, кем он тогда будет? Сможет ли он остаться собой, Томом Зурваном? Придется постараться. Так хотя бы он уцелеет.

— Господи, прости меня! — воскликнул он. — Я думаю только о себе! Я позабыл о своих братьях! Я трус, я Петр, отрекшийся от Господа своего, прежде чем трижды пропел петух!

«Петух! Петух! — сказал Чарли Ом. — Сам ты петух! Кончай эту священную лажу и шевелись! Спасай наши задницы!»

«Я бы не стал так выражаться, — вставил Кэрд, — но минни прав. Скройся немедленно! Иди к Хорн! Бога ради — возможно, органики уже за дверью! Или иммеры! Избавься от всего, что связывает тебя с нами! И вперед!»

Голоса затихли — хотя бы на время. Зурван, посмотрев на улицу и канал, почувствовал себя немного сильнее и увереннее. Никакой рациональной причины для этого не было, но уверенность часто бывает следствием не долгого опыта, а врожденной веры в себя.

Ему пришлось выдержать нелегкую борьбу с собой, прежде чем сделать то, что диктовал рассудок. Горе и возмущение переполняли его, когда он отбирал вещи для отправки в компактор. Парику, бороде и священным одеждам придется исчезнуть. Манекену тоже. Зурван подумал, не уничтожить ли заодно и манекен Ома, но был хороший шанс, что эту подделку не обнаружат до будущей субботы. Однако Зурван открыл персональный шкаф Ома с помощью звезды, взятой из цилиндра, и облачился в его одежду. В ней он будет бросаться в глаза, поскольку по воскресеньям не носят ни брыжи, ни кильт. Но делать нечего.

Зурвану было больно обманывать свою паству. Часть его горя проистекала отсюда — но лучше уж так, чем поколебать их веру. Да, лучше, твердил он себе вновь и вновь. Гораздо лучше. Но он невольно задумывался над тем, скольким пастырям прошлого приходилось идти на такой же обман.

— Будь я только собой, отцом Томом, — проговорил он, — я остался бы здесь и вынес все, что суждено. Кровь мучеников есть семя веры. Но я не один. Если бы я был только отцом Томом, я бы и не попал в этот ужасный переплет.

И все же, прислонив свой посох к стене рядом с надписью, Зурван не выдержал.

— Так нельзя! — вскричал он. — Я предаю свою паству, себя и своего Бога!

«Чертов поп!» — откликнулся Чарли Ом.

«Не ты первый, не ты последний, — сказал Джефф Кэрд. И, помолчав, добавил: — Должно быть какое-то решение, какой-то выход».

— Какой?

«Не знаю пока».

— Прощай, отец Том! — сказал Зурван, остановившись у двери.

«С ума сойти, — сказал Чарли Ом. — Он-то уже сошел, это факт».

«Прекрасное чувство драмы, — заметил Вайатт Репп. — Или мелодрамы? Не уверен, известны ли ему законы пафоса».

«Одного из трех мушкетеров?» — спросил Боб Тингл.

— Заткнитесь! — заорал Зурван, распахивая дверь, и напугал двоих бездельников, болтавшихся в холле.