Мир одного дня

Дунски приподнял Сник, взяв тело за плечи. Какой мягкой и теплой она была. Как скоро тело ее станет твердым и холодным. А затем снова таким, как сейчас — мягким и теплым. А уже потом тела больше не станет — его расчленят на части. Джеймс чувствовал, как немеют его конечности, словно он принимал на себя частицу смерти Сник.

Блондинка ухватила тело за ноги, и они вместе понесли его к стоунеру. Они втолкнули Сник в цилиндр, усадив ее там — тело механически наклонилось вперед. Дунски приподнял ноги Сник и тоже втолкнул их в цилиндр, прижав к груди Сник. Затем он отошел, а Блондинка закрыла дверцу. Длинный включил регулятор мощности и проследил за тем, как движок через несколько секунд снова вернулся в прежнее положение.

— Все свободны, — сказал Длинный. — Можете возвращаться к своим обычным занятиям. Когда вы понадобитесь, мы установим с вами контакт.

Блондинка заплакала, а на лице Длинного появилось недовольное выражение. Дунски потрепал ее по плечу:

— За бессмертие приходится платить, вот так-то.

Его слова вызвали у Длинного еще большее недовольство. Чернявая, опустив глаза, взяла Блондинку за руку.

— Надо идти.

Они удалились через дверь в холл, Дунски взглядом проводил их. Дверь за ними закрылась; он посмотрел на стоунер. Окошко его, как и будущее Сник, было совершенно пустым.

— Ну? — вопросительно произнес Длинный.

Он стоял, положив на сумку правую руку.

— Не волнуйтесь. Я ухожу, — объявил Дунски.

Длинный посмотрел на него, а затем перевел взгляд на сумку. Слабо улыбнувшись, он сказал:

— Увидите, что я прав. Советую хорошенько выспаться. Завтра проснетесь другим человеком.

— У меня именно так всегда и бывает, — ответил Дунски. — Возможно, этим и объясняются многие из моих неприятностей.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился Длинный.

— Ничего.

Он не потрудился попрощаться или каким-то другим способом выразить желание еще раз встретиться с Длинным. Дунски направился к выходу, слегка озабоченный тем, что Длинный не сводит с него глаз. Дунски еще не до конца расстался с идеей спасти Сник, и в голове его зарождалась мысль предпринять еще одну, последнюю попытку, на этот раз не на словах, а с помощью оружия. Это было бы, конечно, полным сумасшествием. Ну спас бы он Сник — а что потом с ней делать? У него же, в отличие от Совета иммеров, не было никакой возможности хорошенько припрятать ее. Длинный был совершенно прав: ему, Дунски, следует обратить самое серьезное внимание на свою эмоциональную устойчивость. С точки зрения простого здравого смысла, с позиций логики он был неправ? Или все-таки прав? Кто может определить, в чем заключается абсолютная истина?

Дунски уже подошел к двери, когда вдруг пронзительно заревела сирена. Он обернулся — Длинный бросился к одному из настенных экранов, мерцавших оранжевым светом. Он что-то негромко сказал в экран, и на нем появилось лицо мужчины. Дунски отступил немного назад, чтобы из-за спины Длинного рассмотреть происходящее на экране.

Мужчина на экране заметил Дунски и спросил:

— А он… должен это слышать?

— Откуда мне знать? — резко выпалил Длинный. — Мне даже неизвестно, что вы собираетесь сообщить.

— Это касается всех нас, — ответил мужчина.

— Так о чем?

— О Касторе. Он совершил еще одно убийство!

Дунски почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось, словно умерла последняя надежда. Он знал, что сейчас скажет мужчина.

— В одной из квартир на Бликер Стрит органики обнаружили труп женщины. Ее разделали, как и всех предыдущих женщин. Убийца вытащил все внутренности, отрезал груди и прилепил их к стене. Имя женщины — Нокомис Мундотер, подданная Среды. Она была женой Роберта Тингла. Он сам вне подозрений, поскольку находится в собственном цилиндре, а убийство — в этом нет никаких сомнений — произошло менее часа назад. Кастор, видимо, проник в квартиру, дестоунировал свою жертву и разделался с ней, пока сегодняшних жильцов не было дома. Они вернулись домой и нашли ее. Почерк все тот же.

Дунски судорожно втянул носом воздух и, закусив губу, отвернулся. Затем опустился на диван, продолжая смотреть на Длинного. Тот, беседуя с человеком на экране, поглядывал и на Дунски. Дунски прошел в кухню. Дрожащей рукой он налил себе кофе, не ощущая вкуса выпил его, поставил чашку на стол и подошел к большому окну. Горе не уходило, только сжавшись, спряталось внутри него. Все его тело, от пят до кончика носа, было недвижным, безжизненным, словно кусок льда.

Уставившись сквозь занавески на открывавшуюся ему часть улицы, он едва слышно пробормотал:

— Я больше не могу этого вынести.

— Эта женщина… она была вашей женой? — спросил Длинный из-за спины, легонько откашлявшись.

— В некотором роде, — ответил Дунски, продолжая смотреть в окно.

Солнце уже не светило так ослепительно и ровно, как еще совсем недавно. Яркие вспышки — предвестники приближающейся грозы — разнообразили окрасившееся в серый цвет небо.

— Мне очень жаль, — сказал Длинный, — но… Всегда есть какое-то но, не правда ли?

Длинный еще раз кашлянул.