Мир оранжевой акварелью

А потом еще раз направо и еще одна улочка с сереющей в конце статуей, вокруг которой с гулким визгом носились дети. Но, мы до нее не дошли. Свернули и оказались снова в глухом полумраке. Видно, на них мне сегодня везет. Но, как ни странно, маленький зал, от ореховых панелей и до самого потолка увешенный гербариями вперемешку с сушеными бабочками в рамках, был пуст. Лишь за крайним столиком у двери над своей газетой дремал под наброшенной шалью старик.

Мой опекун, капитанским взором обозрев пространство, тут же качнулся в дальний угол, к разожженному камину. Видно, мне и на дым тоже сегодня… повезло. Хотя, на самом деле мне подфартило с обедом — он был очень вкусный. И я, даже, принципиально не морщась, смолотила две порции Джелато[20], заказанные одна за другой. Потом выдула в сторону огня холодный ароматный пар и…

— Так о чем вы хотели… поговорить? И-ик. Ой.

Мужчина постарался сохранить присущую деловым переговорам серьезность:

— Зоя, у вас подбородок в мороженом.

— Угу… И-и?

— И-и… я, знаете, что подумал? После этого сеанса животного магнетизма?

— Понятия не имею.

— У нас ведь с вами — «обоюдно честные» отношения? А раз я теперь… многое знаю о вас, то вы вправе узнать и подробности моей жизни.

— Это, с чего, вдруг?

Виторио, отвернувшись к огню, дернул плечом:

— Не знаю. И говорю это честно. Просто, после всего услышанного, многое стало мне понятным: ваша жизнь с братом и этой «нравоучительницей» Люсой. И Сест ди Федел тоже. Очень многое.

— Да неужели? — вот умеет же человек еду испортить! — И вы, прямо таки, «не знаете»?

Капитан развернул ко мне удивленное лицо:

— Зоя, я вас что, опять чем-то… обидел? — и хоть портрет с него пиши: «Оскорбленная добродетель».

— Обида?.. Да какая тут обида? Одно сплошное удовольствие. Вот только я теперь сама не знаю, какое из двух меня больше «греет»: ваше ко мне неуважение или, вдруг, нахлынувшая жалость. Так если очень жалко сиротку, облагодетельствуйте ее не ответными откровениями, а тем, чего она больше всего в этой жизни сама хочет. Или нет?.. Ах, да — собственная честь. Через нее вряд ли перепрыгнуть. Даже с возвышенной жалостью.

— Вы все сказали?.. — голос этот глухой и тихий заставил меня вмиг захлопнуть рот. — Честь, значит? Так оно и есть: не обойти, не перепрыгнуть. И за нее мне самому отвечать и расплачиваться. От вас же мне нужна лишь посильная помощь. И единственное, чего я сейчас хотел — добиться нормального между нами общения. Потому что без него и дальнейшее мне кажется невозможным. А…

— А сейчас вы обязательно скажете, что я сама продляю свой «тюремный» срок.

— «Тюремный»? — сузил глаза капитан.

— Так я могу уйти? — вскинула я брови.

— Нет. Вы можете у меня… спросить.

— Хорошо, — и «влупила» в застывшего мужчину первым, что пришло в голову. — В той карточной партии, между вами и сэром Сестом, что против меня на кону было?

Капитан откинулся на своем стуле и прямо посмотрел мне в глаза:

— «Летунья».

— Что? — даже голос у меня перехватило. — «Летунья»?.. Значит, правду о вас говорят, что вы — «круизер». Ведь, для настоящего моряка потерять свой корабль, значит, потерять душу.

— Да неужели? — зло оскалился мужчина. — Я — «круизер». Пусть так. А вы, уважаемая монна, видимо, знаток человеческих душ? Только, у меня вот большие сомнения: знает ли она сама, чего на самом деле желает ее собственная душа? Нового мира? Нового дома? Нового мужчину? Куда бы вы понеслись, сломя голову, отпусти я вас сегодня?

— Неужто, до сих пор не поняли? После всего-то услышанного?

— Так в том-то всё и дело! — качнулся он в мою сторону. — Я, Зоя, не первый год живу на этой планете и умею хорошо слушать. И «делать выводы», как говорит уважаемый магистр. Посмотрите вокруг себя.

— Что?!

— В этом ресторане все стены завешены гербариями и насекомыми из далекой Ладмении. А все потому, что его хозяин когда-то там жил. И для него эти сушеные картинки — принадлежность к прошлому миру.

— И что с того? Я не…

— Не перебивайте меня!.. Ваш Зача…

— А вот это вас…

— Сядьте на место! Ваш «любимый». Вы о нем говорили, как об этих картинках: «Он — огромная часть моего любимого мира». Разве не так? И разве так кого-то любят? Ни за то, что он — просто часть, важный атрибут, ценная бабочка в рамке. А живого? Со всеми недостатками и достоинствами мужчину? Так я вам скажу — это огромная ложь. Самообман. И вы бы это сами поняли, но, безнадежно поздно.

— Да как вообще язык повернулся?! Лезете своими грязными лапами мне в душу!

— Мессир Виторио, извините. Я, кажется… не вовремя, — лысый мужчина в сиреневом жилете смущенно замер у стола.

— Да, мессир Вагриус, — выдохнул мой опекун и уперся взглядом в один из гербариев. — Мы с монной… уже закончили. Что вы хотели?

— Мне показалось, вы меня звали. Но, раз, нет и раз вы с монной «уже закончили», то рад вам сообщить: ваши комнаты наверху готовы и все вещи уже там. Еще с утра.