Мир от Гарпа

Для начинающего писателя это действенный стимул; вряд ли сегодня он мог бы иметь тот же эффект, особенно если учесть, что Гарпу столько времени не писалось. Возможно, эта пауза была необходимым этапом творчества — временем, когда собирают камни, опустевший колодец заполняется водой, в безмолвной душе рождается новая книга. Рассказ, написанный сейчас для Хелен, отражал то печальное обстоятельство, что он родился от насилия, которому автор подверг самого себя. Он появился на свет не как отражение глубинных процессов жизни; Гарп написал его, чтобы дать выход писательской ревности.

Вполне возможно, рассказ был хорошей разминкой для автора, который долго ничего не писал. Но Хелен не стала вникать, почему для Гарпа этот рассказ был так важен.

— Наконец я довел что-то до конца, — сказал он жене.

Разговор этот был после ужина, когда дети ушли спать; сегодня Хелен особенно нуждалась в близости с Гарпом; она жаждала долгой, всепоглощающей любви; у Майкла Милтона наконец-то иссякла вся письменная продукция; Хелен нечего было читать, а им нечего обсуждать вместе. Она знала, нельзя бросить ни одного, даже мимолетного взгляда недовольства на рукопись мужа, но она так от всего устала, что в тупом молчании взирала на брошенные рядом с грязной посудой листы.

— Посуду я вымою, — поспешил сказать Гарп, освобождая место для рукописи. Сердце у нее упало, она по горло сыта чтением. Наступило время секса или просто излияния нежных чувств; если этого не даст ей Гарп, его заменит Майкл Милтон.

— Я хочу твоей любви, — сказала Хелен мужу; а он не спеша, аккуратно убирал грязную посуду, как официант, уверенный в солидных чаевых.

— Прочти рассказ, Хелен, — рассмеялся он. — И тогда перейдем к любви.

Такая раскладка ее не устраивала. Конечно, не могло быть сравнения между профессиональным письмом Гарпа и студенческими работами Майкла Милтона; среди студентов Майкл выделялся одаренностью, но она знала, писателем ему не быть. Литература не была его призванием. Сейчас его призванием была она. А ей так хотелось нежности. Отношение к ней Гарпа вдруг показалось ей до слез обидным. В сущности, предметом его обожания была не она, а его собственные сочинения. Любви между ними нет, так ей сейчас казалось. Благодаря Майклу Милтону она сильно обогнала Гарпа в понимании высказанного и невысказанного в отношениях между людьми. «Если бы только люди говорили друг другу все, что думают», — написала когда-то Дженни Филдз. Наивное, вполне простительное заблуждение; и Гарп и Хелен знали — на свете ничего нет труднее этого.

Гарп тщательно мыл посуду, ожидая, пока Хелен прочтет рассказ. По привычке взяв красный карандаш, она стала читать первую страничку. «Нет, мои рассказы так не читают. Я все-таки не один из ее студентов», — подумал Гарп, но ничего не сказал, продолжая мыть посуду как ни в чем не бывало. Он видел, Хелен сейчас лучше не трогать.

«БДИТЕЛЬНОСТЬ» Т. С. Гарп

«Каждый день я делаю пятимильную[33] пробежку, и почти каждый день возле меня притормаживает какой-нибудь словоохотливый водитель.

— Для чего тренируетесь? — спрашивает он.

— Поддерживаю форму, чтобы гоняться за машинами, — отвечаю я, ровно и глубоко дыша. Вся штука в том, что во время бега я почти никогда не сбиваюсь с дыхания.

На эти мои слова все отвечают по-разному — в меру собственной глупости, ведь глупость, как и все остальное, распределена между людьми неравномерно. Единодушны они в одном — я буду гоняться именно за их машиной. Я не идиот догонять машину на шоссе и позволяю насмешникам катить восвояси, хотя иной раз мне кажется, я мог бы кое-кого догнать и здесь. И конечно, я бегаю не для форсу, как мне кричат иные водители.

Просто в моем околотке подходящего места для бега нет. Пригороды не годятся даже для бега на средние дистанции. А там, где живу я, на каждом перекрестке по четыре стоп-сигнала; кварталы коротенькие, и от бесконечных, под прямым углом поворотов начинают болеть подушечки на ступнях. Кроме того, на тротуарах полно собак, детских игрушек, можно угодить и под брызги газонных увлажнителей. А если и есть свободное пространство, как правило, первым его захватит старик, ковыляющий на костылях, либо пенсионер, вооруженный увесистой тростью. Человек совестливый не может крикнуть такому: «Дорожку!» Даже если промчаться мимо на безопасном расстоянии с моей скоростью, старики пугаются до смерти. А вгонять людей в инфаркт — не в моих правилах.

Вот я и тренируюсь на шоссе. А гоняюсь за машинами в моем пригороде. Здесь я достойный соперник водителям, любящим превышать скорость. Если машина, пусть неохотно, останавливается у каждого стоп-сигнала, ей никогда не разогнаться между двумя перекрестками до скорости пятьдесят миль[34]. Тут я ее и настигаю. Бегу прямо по газонам, перемахивая по дороге через одно-два крыльца, детские качели, надувные резиновые ванночки и живые изгороди (если же они чересчур высоки, я сквозь них проламываюсь). А поскольку мой двигатель работает всегда бесшумно, надежно и ритмично, я прекрасно слышу приближение машины и у стоп-сигнала не останавливаюсь.